– Согласны! – хором прогудел ответ.
– Доброй ли волей вы на дело сие идёте?
– Доброй!
– Да будет так, братья!
Жрец склонил голову и снова ушёл в храм. Князья переглянулись между собой, на сей раз Брячислав речь повёл:
– В поход идём, дружина! В дальний и долгий. Во славу земли словенской, во имя родов наших!
– Гой-да! – грянул к небу синему общий крик.
Всех отвели в дом дружинный, длинное деревянное строение. Вдоль стен – лавки для спанья, шкурами укрытые. Велели по своим местам расходиться. А где своё, кто знает? Храбр со Славом быстро сообразили – где мешки их, намедни обозным из храма сданные, согласно приказу, лежат, там и место их. Так и оказалось. Снова молчаливой похвалы удостоились, и рады по уши. Да ещё сердце поёт – в поход идут! В дальний! Наравне со славными воинами! Значит, признали их достоинства, сочли за равных себе ветераны дружины. А вечером… И рты пооткрывали в изумлении все отроки. Дружно вчетвером. Двоих-то отсеяли утром… Оказывается, и воины дружинные также из разных родов, и в поход впервые идут! Не в том смысле, что вообще впервые, а что вместе! Со всех славянских слобод воинских по приказу жрецов выделили князьям лучших дружинников. И теперь у братьев рать доселе невиданная. Не родовая, а всего племени славянского! От всех родов здесь лучшие из лучших собрались! Словом, было чему дивиться, ибо не слыхано подобное ране было.
Утром все на зарядку побежали. И взрослые, и отроки. Одной дружиной. В одном строю. Потом – в реке, через Аркону текущую, омовение. Дале – в оружейную храмовую. Там встречали люди, по ухваткам и поведению видно – мастера. Да такие, что и лучшие перед ними – новички неопытные. Внимательно осматривали каждого, просили показать то одно, то другое. Когда воин делал, что сказано, быстро совещались, затем забирали старое оружие, выдавали другое. Что мечи, что ножи, что луки со стрелами, что броню. Храбра и Слава экипировали заново. И долго вечером сидели отроки над полученной справою, рты открывши от изумления, ибо подобной работы даже представить себе не могли: доспех по рубахе железной, собранной из множества крошечных колечек. Рукавицы такие же, сверху чешуйками крохотными обшитыми. Вроде металл, а гнётся как бы не легче, чем рукавицы-шубники зимние. На ноги – сапоги. Подошва толстая. Тоже металлом обшитая. Ну и прочее оружие. Теперь люди каждодневно в своей броне и своим оружием бились. Не всерьёз, конечно. Для учёбы воинской. Чтобы рука и тело к новому снаряжению привыкли. Прочие занятия окромя ратной учёбы тоже были – и плавали в полном доспехе, и ныряли. И на разных хитрых снарядах бою учились: скажем, берут бревно, подвешивают его на верёвках. Потом двое начинают раскачивать того, кто на том бревне стоит. Тут и так удержаться сложно, так ещё и нужно либо из лука-самострела за сотню шагов стрелу в бычий глаз нарисованный положить без промаха, либо с таким же другом-соратником сразиться на мечах, секирах, ножах, а то и просто на кулачках. Словом, доставалось. Редко кто без синяков да шишек ходил.
К осени, однако, народ уже попривык, кое-чему научился. Но кто же по жёлтой листве в походы ходит? Так и продолжалась учёба воинская. Отроки за этот год вытянулись, раздались в плечах. Как-никак, по пятнадцать вёсен каждому минуло.
Зиму встречали в Арконе. Опять же все вместе. Ребята уже пообтёрлись, ходили по граду, как местные. Задевать их опасались – на рубахах знаки храмовые. Значит, Святовидовы они отроки. Обидь такого – самого бога обидишь. Да и видели горожане, как по утрам они вместе со взрослыми дружинниками бегают, плавают, в стенке стоят в бою кулачном. Словом, уважали. Ровесники же вообще как на живых богов глядели.
Так и зима пролетела. Потекли сугробы, посерел снег, ручьи зазвенели по улицам града, брёвнами вымощенными. И едва потянуло с моря Варяжского густым солёным ветром, закатили жрецы пир для дружинников на добрую дорогу. А чтоб уверенности в добром исполнении задуманного больше было, жертву принесли. Жреца Чернобога, черноризца, пожелавшего свою веру рабскую среди свободных людей исповедовать. Сожгли монаха. А прах по ветру развеяли.
Насадов было четыре, на пятьдесят воев каждый. Кормщики – наилучшие, которых смогли разыскать жрецы храма Святовида. Когда дружинники приехали в потаённую бухту в десяти верстах от града, то многие удивились увиденному. Да и откуда лесным да степным воинам знать, сколь велики морские суда? Привыкли к долблёнкам-однодеревкам да большим плотам, ежели требовалось груз какой перевезти. Разве что росичи на лодьях набойных[4] к Торжку-острову ходили, так и то их кораблики что детская тележка перед большим возом. Но когда удивление первое прошло, то освоились воины с кораблями своими быстро. Лодьи уже были снаряжены для похода, но, как издревле славяне говаривали: доверяй, но проверяй. Потому сутки напролёт без роздыха люди вникали в каждую щёлку, вскрывали и проверяли каждый доставленный на борт тюк, каждый бочонок. Да и то – шуточное ли дело затеяно? Судьба всех славянских племён, жизнь всех родичей от этого похода зависит. Потому и не ленились, осматривали и проверяли всё самым тщательным и въедливым образом. Даже князья не погнушались в ледяную весеннюю воду нырять, днища осматривать. Хотя можно было корабли и на берег вытащить. Славу и Храбру доверили канаты корабельные осматривать. Замаялись отроки, если честно. Ведь каждую бухту троса надо размотать, проверить, нет ли изъянов на крепкой пеньке, всяких свивов, узелков. Ровна ли нить, крепко ли скручены вертушкой пряди. Дело серьёзное, ответственное, поскольку иной раз от каната жизнь зависит – а ну как в шторм лопнет трос, и понесёт сорванную с якоря лодью на камни? Дружинники, что поопытней, конечно, за ними приглядывали тайком, но не подвели отроки. С честью выдержали испытание. Потом всё заново под палубы грузили. Укладывали, привязывали, крепили на совесть. Ведь поход дальний.
Бочки и меха водой ключевой наполнили. Лес, что на всякий случай, если ремонт в пути делать придётся, на палубы уложили. А утром, едва Ярило край показал, протрубил рог Брячиславов, поход начиная, и ударили вёсла по воде, роняя искрящиеся капли с лопастей. Отроки от незнания подумали, что так весь путь на вёслах и пойдут, но едва от берега отошли с половину версты и корабли на глубокую воду выбрались, так кормщик велел парус вздеть. Скрипнули блоки, затрещали, натягиваясь, снасти, пало белое полотнище со знаком Громовика, разлапистым. Подул ветер лёгкий, попутный, и помчались насады морские по глади морской Варяжского моря. Отойдя на полдня пути от острова Буяна[5], Путята, идущий на лодье Брячислава, на нос, увенчанный главой конской, взошёл, воздел руки к Ярилу, уже полную силу набравшему, и запел. И вторили ему взрослые мужи, ибо пел жрец хвалу богам славянским, прося их удачу даровать воинам, ищущим спасение и надежду на будущее родам своим. И так же, как и взрослые, подпевали чистыми голосами Храбр и Слав, истинно веруя в лучшее.
