Если бы окружающие знали истинную причину подобного поведения, они были бы весьма и весьма разочарованы. И надменные манеры и осанка и сдержанность в речах были вызваны весьма прозаическими причинами. Ибо парадное платье принцессы более напоминало воинский доспех, нежели изящный шедевр портновского искусства. Стальные пластины корсета, металлические обручи фижм, накрахмаленный кружевной воротник-фрезе и в довершении — двухфунтовый золотой гребень в волосах, кого угодно превратят в статую.
Правда, подобное одеяние весьма выручало юную принцессу во время ежедневных посещений его католического величества. Стремясь как можно более полно передать принцессе сложное искусство управления государством, Филипп приказал приводить к нему будущую невестку во время его ежедневных занятий в кабинете. К счастью, большую часть времени его величество проводил не за беседами с послами, военачальниками и чиновниками, а посвящал его разбору устава какой-нибудь больницы или школы. Так что все это время принцесса могла посвятить сну. Жесткий панцирь, спрятанный под бархатом платья, не давал ей упасть, а воротник поддерживал голову. И никому даже в голову не пришло, что ее высочество спит по меньшей мере все послеобеденное время.
Конечно, со временем юная принцесса, сама того не замечая, все-таки начала учиться сложному искусству управления государством. И ведению придворных интриг заодно. Так, узнав, что на костер собираются отправить мать одиннадцати детей, а брат несчастной только и думает, как бы не получить на свою шею почти дюжину племянников, инфанта отправилась к его преосвященству и с настойчивостью, делающей честь ее воспитанию, заявила, что она — в будущем — не собирается вести войну с десятком спятивших идальго. Его преосвященство подумал и согласился. Осужденную отправили в монастырь, детей, к облегчению дядюшки, — тоже. И все благословляли доброту королевы Изабеллы.
Агнеса молчала. К чему ей слава защитницы еретиков? Пусть эта француженка вызывает восторги простаков. Самых настоящих простаков, ибо Агнеса хорошо знала, как часто добрая королева Изабелла попрекала в письмах свою мать за недостаточную ревность в делах веры, как убеждала ее ввести во Франции Святой трибунал на подобии испанского и даже отлучить от двора короля и королеву Наварры, называя их не иначе, как «узурпаторами».
В отличие от Изабеллы Агнеса старалась даже не упоминать о своем — то есть, батюшкином — княжестве, боясь привлечь к нему внимание Святых трибуналов. Хотя за мрачной торжественностью испанского двора родные края очень быстро начали стираться из памяти маленькой инфанты, Агнеса знала — в Релингене Инквизиции не было, а само княжество все больше и больше превращалось в ее воспоминаниях в сказочно-прекрасную мечту.
Однако, мечты мечтой, а реальность — реальностью. И хотя, инфанта не могла подобно птицам небесным не задумываться о днях грядущих, она все же научилась не предаваться унынию и находить даже некоторое удовольствие в своем положении. Дон Карлос не слишком мешал, дядюшка Филипп был внимателен, святые отцы терпеливы, придворные — услужливы.
Одна королева Изабелла не давала забыть юной принцессе, что Вальядолид — это резиденция испанских королей, а не новая Аркадия. Времена, когда ветреная француженка часами болтала с Агнесой на языке Ронсара, быстро прошли. Почтение придворных, забота короля Филиппа, непривычное умиление святых отцов вызывали в королеве странную ревность, так что вскоре все усилия Изабеллы были направлены на одно — не допустить донну Инес к трону.
Сначала католическая королева надеялась доказать супругу, будто дочь принцев Релинген не является хорошей партией для инфанта, и даже намекала на свою маленькую сестричку Марго, уверяя Филиппа, будто за счастье видеть младшую дочь супругой дона Карлоса Екатерина Медичи немедленно введет во Франции Святой трибунал. К величайшему сожалению Изабеллы королева-мать не желала и слышать о подобном нововведении, а его католическое величество приходил в раздражение при каждом упоминании тещи. Попытки Изабеллы подарить Испании наследника также не приводили к успеху. Ее величество с завидной регулярностью производила на свет дочерей, но и те недолго заживались в мрачных стенах Вальядолидского замка. Наконец, преодолевая величайшее отвращение к безумцу, католическая королева попыталась приласкать дона Карлоса, выведать его секреты, а затем выдать их мужу, рассчитывая, что возмущенный до глубины души испорченностью сына, Филипп упечет инфанта в какой-нибудь строгий монастырь, где он и закончит свои дни. Увы! Никаких тайн у дона Карлоса не было, ибо тайные мысли просто не помещались в его больной голове. В результате всех этих неудач королева Испании впала в меланхолию, донна Инес постаралась как можно реже оставаться с Изабеллой наедине, а шуты и карлицы напрасно выбивались из сил, стараясь вызвать улыбку печальной монархини.
Воистину, Испания была несчастной страной!
Каждое дело должно иметь какое-либо завершение. Каждая дорога должна рано или поздно подойти к концу. На исходе пятого дня отъезда из Бретея шевалье де Броссар указал графу де Бар на стены Парижа и через каких-то полчаса путники въехали в столицу французского королевства через ворота Сен-Дени.
Париж ошеломил юного графа. Толпы людей, огромные церкви, нарядные отели и дворцы, сады и монастыри — мальчик впервые со смятением осознал, что Бар-сюр-Орнен вовсе не является центром мироздания. Гул голосов, скрип телег, цоканье копыт лошадей и мулов, остервенелый лай собак и еще какие-то неопознанные звуки оглушали мальчика, вызывая головную боль, однако граф с непонятной завистью размышлял, что в родных владениях ему никогда не приходилось видеть такой бурной и деятельной жизни. И еще одно обстоятельство расстраивало юного Лоррена чуть ли не до слез. Граф де Бар искренне любил все красивое и изящное, мог не один час просидеть с рисовальной бумагой и карандашом, однако теперь, с любопытством разглядывая шумных и дерзких парижан, с потрясением догадался, что кажется им дурно одетым провинциалом, смешным и неуклюжим. Только природная живость характера, настойчивость, нередко переходящая в упрямство, и знаменитое высокомерие Лорренов не позволяли Мишелю де Бар сгорбиться в седле и спрятаться за шевалье де Броссара. Но пока скромная кавалькада ехала по улицам французской столицы, юный граф не раз вынужден был шмыгать носом и вытирать рукавом глаза, объясняя подобное поведение воздействием пыли.
Лишь остановившись у ворот отеля Клиссон, собственности герцога де Гиза, шевалье с облегчением перевел дух. Две мрачные башни, глухая стена были настолько привычны для тринадцатилетнего графа, что он ощутил себя дома. Однако стоило воротам открыться, стоило путникам въехать во двор, как мальчишка потрясено охнул — и здесь, как и в имении Омалей, как и в Бретее, как и во многих других виденных по дороге замках, царил дух новомодного изящества, прежде познаваемого шевалье только по заказанным матушкой книгам.
