полезла через забор, вернувшись из Киева. Обозвав премудрую Василису дурой, Зелга вбежала в избу, где молодая боярыня мыла голову над лоханью, и отдала ей пуговицы.
– Отлично, – проговорила Евпраксия, оглядев новую чеканку на них, – это то, что надо! Но только это уже никому не надо. Итак, Улеб теперь знает, что я вернулась?
– Нет, – ответила Зелга. Евпраксия с удивлением положила пуговицы на стол. Вода с её длинных, рыжих волос стекала по голому телу на пол. Взяв полотенце, боярыня их отжала и начала вытирать.
– Да как это – нет? Ты что ж, ему не сказала?
– Сказала! Но он мне, кажется, не поверил. Он счёл меня полоумной.
– Какое тонкое наблюдение! Но зачем же он отдал полоумной такие пуговицы?
– Из жалости! Он не верит, что ты вернёшься. Он мне сказал, чтоб я убежала от злой, жестокой Меланьи и как-нибудь обустроила свою жизнь за счёт этих пуговиц. На Подолии не слыхали ещё о том, что я – дочь Микулы.
Евпраксия призадумалась. Отложив полотенце, она надела рубашку. Достав затем из ларчика на столе шпильки Василисы или Настасьи, она приказала Зелге собрать её волосы на затылке и заколоть. Когда половчанка справилась с этим делом, её бывшая госпожа поинтересовалась:
– Зелга, а кто-нибудь поверил тебе? Ведь ты же наверняка трепалась по всему Киеву о моём возвращении!
– Может быть, – загадочно улыбнулась Зелга. И рассмеялась. Тогда Евпраксия кликнула Акулину и приказала ей подавать немедленно завтрак для младшей дочки Микулы, что было тотчас исполнено. Усадив Зелгу за стол, боярыня положила перед ней ложку.
– Ешь, моя дорогая! А я пойду погулять.
– Куда тебя чёрт несёт? В Киев?
– Спроси об этом того, кто меня несёт.
Рискуя погубить Зелгу, которая за столом от смеха всегда давилась, Евпраксия слегка вымазала лицо сажей из печи. Но ей повезло – половчанка по уши запихнулась в миску с овсяной кашей и ничего не видела. Очень этим довольная, загрязнившаяся боярыня натянула старую юбку Настасьи, старую её кофточку, повязала самый невзрачный её платочек, и, сунув пуговицы в карман, прямо босиком отправилась на прогулку. Ей удалось незаметно проскользнуть мимо Василисы Премудрой, которая собирала стрелы возле горшка, и тихо открыть ворота. Горничной девке, которая проводила её глазами, она дала знак молчать. Не хотелось ей, чтобы Василиса Микулишна измудрялась на пустом месте.
Время приближалось к полудню. Ни облаков, ни даже прозрачной дымки на небе не было. Купола киевских церквей горели кострами, а Днепр полыхал пожарищем. Было знойно. Выйдя из слободы, Забава Путятишна миновала шумную пристань, пересекла дорогу, запруженную телегами, и пошла по нежной траве вдоль речки Почайны, никем не узнанная. Пришло ей в дурную голову искупаться около того поля недоброго, по которому гнался за ней во сне дивной красоты жеребец с лютыми глазищами. Проходя по холму, берёзовой рощей, она сняла с головы платок, чтоб хотя бы птицы её узнали. Густой волной рассыпались по её плечам золотые волосы. И запели птицы звончее, радостнее. И легче стало идти.
Открылось перед Евпраксией злое поле. Но не судьба была искупаться. На берегу паслось небольшое стадо – коровы, овцы. На молодых бурёнках висели звонкие колокольчики. Возле самой реки сидел пастушок, белокурый мальчик. Но не совсем уже маленький, а примерно ровесник Яну. Ну, может, годом постарше. Или помладше. Одет он был в белые штаны и того же цвета рубашку с верёвочным пояском, обут в лапотки. На дудочке не играл. Сжимая её в руке, глядел на кувшинки в заводи у другого берега. Те кувшинки уже вовсю расцвели. Цветы были очень яркие и красивые.
Прежде чем подойти к пастушку, Евпраксия повязала опять платочек на голову.
– Здравствуй, маленький пастушок, – сказала она, приблизившись. Села рядом. Мальчик взглянул на неё расстроенно и опять уставился на кувшинки.
– Здравствуй, боярыня!
– Ты под сажей меня узнал, в одежде невзрачненькой? – удивилась Евпраксия, – поразительно! А вот я совсем не помню твоё лицо. Если бы я верила в Бога, я бы подумала, что ты – Лель, двойник Иисуса Христа! Ну, то есть, он сам.
Пастушок вздохнул. Такая печаль была на его лице с симпатичным носиком и большими задумчивыми глазами, что у Евпраксии сжалось сердце.
– О чём грустишь, пастушок? – спросила она, – могу я тебе чем-нибудь помочь?
– Цветы у кувшинок очень красивые, – сказал мальчик, – мне бы хотелось сорвать их несколько штук!
– Цветы? У кувшинок? Ну, доплыви и сорви! Речка совсем узкая, семь саженей. Может быть, ты не умеешь плавать?
– Плавать-то я умею! Только боюсь. Почай-река – злая: одна струя у неё как вода кипит, а другая струя как огонь горит, а третья струя – как змея шипит! Сведёт она мои ноги, сдавит дыхание, и утянет на своё дно, где ключи холодные! И не выплыву.
– Какой глупенький! – засмеялась Евпраксия, – уже взрослый, а веришь в сказочки!
Вскочив на ноги, она пристально огляделась по сторонам. На проклятом поле не было никого, кроме пастушка и его овечек с коровами. Но мальчишка был не в себе, а его животные увлечённо жевали сочную травку. Стесняться некого! И сняла Забава Путятишна юбку, кофту, платок. Мальчишка за ней внимательно наблюдал. Когда она начала стягивать рубашку, он пришёл в ужас – зажмурился, покраснел, и дудочку выронил.
– Не снимай!
– Да ты голых женщин боишься, что ли? – ещё сильнее развеселилась Евпраксия, – ладно, ладно, не буду снимать рубашку! Можешь открыть глаза.
– А вдруг ты меня обманешь?
– Не бойся, не обману.
Мальчик осторожненько приоткрыл сперва один глаз, затем – другой. Убедившись, что не обманывает его боярыня, перевёл дыхание. Он был очень напуган.
– Сколько тебе нужно цветочков, мой дорогой? – спросила Евпраксия, входя в воду по тёплому и рассыпчатому песку с ракушками.
– Шесть!
Водица была прохладная, но красавица быстро вошла по пояс, затем – по грудь, да и поплыла, широкими взмахами поднимая по реке волны. Достигнув заводи, попыталась она нащупать ногами дно. Но не получилось, и пришлось сделать ещё два взмаха. Там уж нащупала. Правда, ноги её погрузились в ил. И здесь, под ракитами, солнца не было. Леденящий холод прямо обжёг Евпраксию. Торопливо сорвав шесть самых красивых цветков с длиннющими стеблями, поплыла Забава Путятишна назад, к мальчику, загребая воду только одной рукой. Доплыла с трудом, потому что ноги стало сводить. Выйдя на залитый солнышком бережок, она отдала пастушку цветы.
– Такие годятся?
– Да! Ой, спасибо!
Мальчик был счастлив. Он весь сиял. Он даже не замечал того, что вымокшая рубашка так облепляла тело молодой женщины, что видны были все детали.
– Сыграй мне теперь на дудочке, – попросила Евпраксия, отжимая её подол.
И тут пастушок опять поглядел на неё с испугом, притискивая цветы к груди.
– Нет! Я не могу!
– Почему не можешь?
– Нельзя!
– Нельзя, так нельзя.
Одевшись и повязав платок, Забава Путятишна протянула пастушку пуговицы с искусной
