Молодые люди, по-прежнему совершенно нагие, с еще не высохшими после купания и блестящими на свету телами, собрались было присесть на одном из этих бархатных склонов у подножия дерева-исполина, но Лусеро, побуждаемая тайным инстинктом, ощутила, оказавшись под этим деревом, какое-то смутное беспокойство.
— Не садись, — сказала она своему спутнику. — Идем, идем дальше.
Но с огромного древесного купола стали нисходить волны благоуханий, и притом настолько могущественных, что они расслабили ее волю, и она в конце концов уселась рядом с Фернандо, которого тоже, казалось, одолели сладостная истома и лень.
— К чему идти дальше? Где найдем мы лучшее дерево?
Они не могли оторваться от тени его ветвей, этих огромных рук, предлагавших им свою защиту и покровительство. Сквозь зелень купола просачивались капельки света, расплескиваясь золотыми кружками на покрытой тенью земле.
Усыпляющая теплота полумрака мигом обволокла юную пару. Они целовались, и целовались, и целовались, упиваясь безграничной свободой открывшегося им нового мира. Теперь их поцелуи не были робкими и торопливыми, редкими и случайными, сорванными среди вечных страхов, как те поцелуи, которыми они обменивались на кишевших людьми постоялых дворах Испании или в кормовой башне флагманского корабля. Они были одни в бескрайном саду, отделенные от остального мира стенами, которых они не могли видеть, но которые, несомненно, существовали. Одною из этих непроходимых преград был океан, расстилавшийся перед ними, другою — лежавший у них за спиной древний, как мир, девственный лес.
Кто мог застигнуть их здесь?
Теперь им было мало впиваться друг другу в губы — такие поцелуи они знали уже давно. Теперь их уста жаждали расточать ласки телу, скрытому до этого часа пен кронами цивилизации. Предаваясь любви на ложе из трав с невинною безмятежностью красивых зверей, которые выполняют законы природы, не ведая ни укоров совести, ни стыда, двое стали одним.
Лусеро плакала: ей было больно; то была боль, сопровождающая утрату девственности, отдаленная предвестница страданий, причиняемых материнством и рождением новой жизни. Под влиянием окружающей атмосферы и близкого моря, этого вместилища неисчислимого множества вновь появившихся существований, овеваемые дыха-: нием немолчного, вечно шелестящего леса, где, что ни минута, сколь бы ничтожен этот срок ни был, происходят тысячи тысяч зачатий, они отдавались неистовству страсти, без которой жизнь на земле пресеклась бы за много миллионов лет до наших дней.
Ствол дерева во много обхватов — настоящая башня — дышал, казалось, как человеческая грудь, исторгая сквозь поры в коре душистые и клейкие капельки. Сотню рук простирал этот гигант над влюбленною парой, укрывая ее от палящего зноя, ниспосылаемого полуденным солнцем. Из лесной чащи доносились, словно уже завечерело, мелодичные трели синсонте — соловья тропиков, обманутого зеленым сумраком под сводами папоротника. Чета птиц, должно быть голубей, ворковала где-то в зеленой гриве этого дерева-исполина. А внизу, между его корнями, похожими на опаленные огнем изгороди, покоились, крепко уснув, два побежденных усталостью нагих тела.
Они не слышали шороха, доносившегося оттуда, где лес, образуя выступ, подходил перешейком к огромному дереву. С черных корней медленно поднимался, превозмогая свой вес, еще один усеянный цветными кружочками корень, на конце которого появилась маленькая головка с огненными глазами и плотными, хрящевидными веками.
Это был один из крупных ужей, привлеченный, по-видимому, бурным дыханием двух нагих тел, которые, обнявшись, лежали теперь безмолвные, скованные глубоким сном.
Несколько секунд он продержался в вертикальном положении — совсем как змей-искуситель этой новой райской четы. Но необычный шум, не похожий на шорохи леса, заставил его свернуться и стремительно скрыться.
Несколько минут прошло в ничем не нарушаемой тишине. Двое молодых людей, побежденных усталостью, продолжали сохранять полную неподвижность.
Из-за дерева-башни показалась голова какого-то человека. Переступая с корня на корень, он прошел немного вперед и наткнулся на спящих.
Он был одет по обычаю белых людей. На боку у него была шпага, в руке копье с укороченным древком, на которое он опирался.
Этот мужчина, увидев перед собою стройное тело совсем юной девушки с едва проступающими на нем чарующими округлостями, обратил свой взор лишь на нее одну, и в зрачках его загорелся фосфорический блеск плотского вожделения.
Если бы Фернандо Куэвас приоткрыл в этот момент глаза, он узнал бы этого человека. То был сеньор Перо Гутьеррес.
Когда молодые люди спустя некоторое время проснулись, они увидели вокруг себя лишь те же никогда не смолкающие деревья, сверкающий под лучами полуденного солнца пляж, гладкое озеро отмели, и за ним, за цепью подводных рифов, океанскую синеву с мелькающими на ее фоне плавниками акул, носящихся безостановочно туда и сюда, как все прочие твари господни, ради удовлетворения двух насущнейших потребностей жизни, важнейших пружин всякого бытия, — идет ли речь о простейших или о сложнейших и совершеннейших организмах, — голода и любви.
В которой рассказывается о великом предательстве, учиненном Пинсоном-старшим в отношении адмирала, и о мистическом воодушевлении, охватившем последнего, когда он увидел себя возле желтого бога — властителя мира, сына солнца и земли.
Прошло четверо суток, и послы адмирала, новообращенный еврей из Мурсии и айамонтский моряк, возвратились из своего путешествия, не обнаружив ни малейших следов Великого Хана и не повидав короля этой земли, который был либо другом, либо врагом этого могущественного азиатского государя. Им пришлось пройти целых двенадцать лиг, чтобы достигнуть селения из пятидесяти хижин, в которых, по их подсчетам, должно было проживать до тысячи человек, поскольку в каждом таком строении размещалось по многу индейцев, ибо то были коллективные хижины, похожие на испанские лагерные шатры, но только огромных размеров.
Луиса Торреса и Родриго де Хереса встретили словно богов. Мужчины и женщины сбегались к ним, чтобы восторженно коснуться их тела и облобызать им руки и ноги, словно они сошли с неба. Индейцы угощали их всем, чем только располагали. Наиболее почтенные обитатели селения повели их в главное бойо и усадили в кресла; все остальные уселись вокруг обоих белых на корточках. Когда вышли мужчины, появились женщины; они точно так же принялись ощупывать белых волшебников, чтобы узнать, состоят ли они, как индейцы, из плоти и костей. Оба посла усиленно расспрашивали о короле той страны, но, несмотря на усердие индейца из числа плававших вместе с флотилией и используемых в качестве переводчиков, толкового ответа на этот вопрос получить так и не удалось. Послы видели нескольких туземных начальников, которые правили, надо полагать, остальными. Эти начальники отличались от прочих лишь тем, что были потолще, но никто из этих толстяков, голых и густо раскрашенных, не имел ни малейшего сходства с «Царем царей», властителем колоссальной Китайской империи.
