— Он вполне неплохо себя чувствует, — продолжил Андре, усмехнувшись спутнику поверх плеча. — У него гости.
И уж потом открыто рассмеялся, глядя на озадаченное выражение лица Генриха. Но наотрез отказался от дальнейших объяснений, пока они не пришли в расположенный с внешней стороны стен лагерь.
Подойдя к королевскому шатру, Генрих услышал доносившиеся изнутри оживленные голоса. Когда их впустили, глазам его предстала сцена почти нереальная, поскольку дядя принимал нескольких эмиров Саладина и мамлюков, сидя, скрестив ноги на подушках, а те хохотали, угощаясь фигами, финиками, кедровыми орешками и сыром. Ричард вскочил с радостным криком. Радушно обнимая племянника, он успел одновременно прошептать вопрос, предназначенный только ему одному, и нахмурился, услышав столь же тихий ответ. Но улыбка, обращенная к сарацинским гостям, была ровно и непроницаемой.
— Вы знакомы с сыном моей сестры, графом Шампанским, — любезно провозгласил король. — Ныне повелителем Иерусалима.
Генрих уже встречался со всеми этими людьми, которые оставались в приязненных отношениях с английским государем даже в самые черные дни священной войны между двумя народами. Абу-Бакр состоял канцлером при брате Саладина аль-Адиле. Они с Ричардом почти сдружились за время мирных переговоров. Айбак аль-Азизи, мамлюк, возглавлял караван, который разграбил Львиное Сердце, но обиды явно не держал. Саньят ад-Дин служил писцом у аль-Адиля, а Бадр ад-Дин Дильдирим аль-Яруки являлся властителем Тель-Башира и был эмиром, высоко стоявшим в фаворе у султана. Гости радушно приветствовали Генриха, которого не в первый уже раз посетила мысль, что его дядя легче находит общий язык с мусульманскими противниками, чем с французскими союзниками.
— Я как раз говорил послам, что у ислама не было правителя более выдающегося, нежели их султан, — пояснил Ричард Генриху. — Поэтому я не понял, почему он отступил сразу по моем прибытии. Я не успел даже полностью облачиться и высадился прямо в морских сапогах.
— И что они тебе ответили? — поинтересовался граф, прекрасно знавший, что не все улавливают анжуйский юмор. Филипп вот определенно его не переваривал.
— О, только рассмеялись, — сообщил король, и Генриху оставалось удивляться, что эти люди так легко обмениваются шутками, тогда как еще вчера могли обмениваться ударами.
Он нашел этот знак обнадеживающим, потому как взаимное уважение — прочное основание для мира, а граф страстно желал для Утремера мира, будучи убежден, что это единственный способ сохранить королевство Иерусалимское.
Беседа продолжалась в том же ключе — наполовину в шутку, наполовину всерьез. Жоффруа, туркопол тамплиеров, к услугам которого Ричард прибегал в отсутствие Онфруа Торонского, переводил для обеих сторон. Король выразил сожаление, услышав о болезни аль-Адиля, и пожелал скорейшего выздоровления Абу-Бакру, хромота которого объяснялась травмой, полученной при осаде. Взамен сарацины осыпали похвалами отвагу Ричарда, проявленную при возвращении Яффы, и сострили, что, знай они о столь скором прибытии государя, приберегли бы несколько бочонков вина. В шатре царила атмосфера любезности и дипломатии, насыщенной множеством подводных течений, и Генрих решил, что несведущему легко утонуть, стоит сделать всего один неверный шаг.
Но когда сарацинские гости собрались уходить, Ричард посерьезнел.
— Передай от меня привет султану и скажи, что мы обязаны заключить мир, — сказал он, обращаясь к Абу-Бакру. — Мои земли за морем в опасности, его же народ, как мне известно, тоже страдает. Эта война вредит нам обоим, и пришла пора покончить с ней.
Абу-Бакр отвечал с такой же серьезностью и пообещал, что передаст послание повелителю. Канцлер держался с вежливостью опытного царедворца, темные глаза не выдавали ни намека на потаенные его мысли, и Генриху пришло на ум, что эта встреча похожа на ожившую шахматную игру, только вот ведется она по самым высоким ставкам.
Как только делегация покинула шатер, Ричард тяжело вздохнул, потом сел на сундук. Теперь, когда ему не приходилось играть роль гостеприимного хозяина, Генрих заметил, насколько усталым выглядит дядя.
— Так, — произнес король. — Рассказывай, что произошло с твоей армией.
Слушал он не перебивая, и когда граф закончил, опустил на миг голову, спрятав лицо. А подняв снова, слабо улыбнулся.
— Выходит, ты оставил войско в Цезарее, а сам поспешил умереть вместе с нами?
— Ну если так на это посмотреть, то поступок действительно безумный, — нехотя согласился Генрих. — Но я просто не мог выносить бездействия. Что случилось тут, дядя?
За легкой трапезой из хлеба, сыра и фруктов Ричард рассказал ему обо всем.
— Они сражались яростно, как люди, которым нечего терять. Но когда в пятницу стена рухнула, настало время думать о спасении себя и близких. Саладин согласился принять на следующий день капитуляцию и обсудить вопрос о выкупе. Солдат предлагалось обменять на сарацинских воинов соответствующего ранга. За горожан он запросил ту же сумму, на какой сторговался с Балианом д’Ибелином при сдаче Иерусалима: десять безантов за мужчину, пять за женщину и три за ребенка. Но тут его люди толпой ворвались в город, и султан посоветовал яффцам сидеть ради собственной безопасности в цитадели.
— Жертвы были очень велики?
Ричард уныло кивнул. Многие из убитых были раненые или больные рыцари и пехотинцы, оставленные в Яффе поправлять здоровье. Но он знал, что, поменяй их с Саладином местами, его армия поступила бы так же. Война есть война, и солдаты во всем мире одинаковы, хотя одним убийство дается легче, чем другим.
Генрих решил, что они с Изабеллой оснуют часовню в помин душ погибших при осаде Яффы.
— Не берусь даже представить радость, с какой заметили бедняги появившиеся на горизонте паруса, — сказал он, потянувшись за куском сыра — первым глотком пищи за целый день.
— Хотел бы я, чтобы все было так просто. Вечером в пятницу Саладину пришла весть о моем подходе, и если верить нескольким пленникам, он попытался послать своих людей на штурм замка, чтобы меня опередить. Но те заупрямились: кто-то страдал от усталости и ран, другие предпочитали грабить город, особенно узнав, что в нем много караванных товаров. Услышав наутро о появлении моих кораблей, султан послал Баха ад-Дина — ты его помнишь по первой нашей встрече с аль-Адилем — уговорить гарнизон сдаться. Но обороняющиеся тоже заметили галеры. Галер поначалу было всего три, поэтому сорок семь мужчин и их семьи согласились выйти. Остальная часть гарнизона, видя, что помощь близка, приняла решение сражаться. Но время шло, а мы не высаживались на берег. В цитадели воцарилось отчаяние, и патриарх с кастеляном пошли умолять Саладина вернуться к первоначальным условиям капитуляции.
Предвосхищая вопрос Генриха, король пояснил, что считал судьбу замка уже решенной.
— Однако один храбрый священник доплыл до моего корабля. Мы высадились на берег, очистили его, и я повел отряд по лестнице тамплиеров в нижний город. Стоило гарнизону увидеть мой штандарт, он пошел на вылазку, и вскоре мы обратили сарацин в бегство. Поскольку армия его пришла в такое расстройство, Саладин не имел другого выбора, как отступить в Язур, захватив в качестве пленников патриарха и кастеляна. Жаль епископа Ральфа. А вот насчет кастеляна мне сообщили, что в самом начале осады он пытался сбежать, но его пристыдили и заставили вернуться и исполнять долг, поэтому подземелье Дамаска станет ему достойной наградой.
Генрих собирался спросить, откуда проведал Ричард про лестницу, но потом вспомнил рассказ Моргана, как во время взятия Мессины король провел своих через потайную крепостную калитку, о которой проведал во время разведывательной вылазки в город. Большая часть успехов дяди как полководца объяснялась тщательной подготовкой, вниманием к мельчайшим деталям. Но это не объясняло, как маленькому отряду рыцарей удалось одолеть столь многочисленные силы турок.
— Послушать тебя, так речь идет о повседневной мелкой схватке, — заметил граф. — Интересно, а Цезарь, Роланд или Александр Великий совершали свои завоевания также походя?
