— Напрасно, штабс-капитан, — прервал Мизинов. — Я всегда очень гордился славой нашего оружия, нашими победами и честью России.
— Тогда не так, неправильно выразился, простите. Отсутствием гордыни — это будет вернее.
— Это и вовсе смертный грех, — ответил Мизинов. — А грешить, простите, некогда было. Время-то какое, сами знаете.
— Неужели вы не понимаете, что вы обречены? — медленно проговорил Суглобов, глядя прямо в глаза Мизинову.
— Как-то не думал об этом. Просто выполнял свой долг, как понимал его, — спокойно парировал Мизинов. — Что касается обреченности, возможно, вы и правы. Но все-таки думаю, что наши жертвы будут не напрасны.
— В Христа поиграть желаете?
— Не святотатствуйте, штабс-капитан, — резко одернул его Мизинов. — Что касается Голгофы, то у каждого она своя, так или иначе. В зависимости от содеянного. Кто-то кончает в петле, кто-то жертвует собой, спасая товарищей в окопах или в атаке. Как бы ни случилось, мне не страшно. Я всю жизнь отдал тому делу, к которому меня призвала родина. И бороться буду до того момента, пока мои знания и опыт приносят пользу нашему делу. А если случится так, что дело это проиграно и от меня ничего больше не зависит, я, по всей видимости, прикажу своим офицерам сложить оружие. Но не уверен, что они подчинятся такому моему приказу. В этом-то и разница между ними и вами, уж простите мне.
— Вы откровенны.
— Был рад обнаружить такую же откровенность и в вас.
— Да, я сказал вам все честно и откровенно, — произнес Суглобов и добавил еле слышно: — Теперь можете меня расстрелять.
— Вы сами понимаете, отпустить вас просто так я не могу, — помолчав, сказал Мизинов. — Но и расстреливать вас не стану.
Суглобов вздрогнул и, резко вскинув голову, выжидающе посмотрел в упор на генерала.
— Да, вы не ослышались, — подтвердил Мизинов. — Не стану я вас расстреливать. Вместо этого, все-таки ценя ваши фронтовые заслуги, принимая во внимание обстоятельства времени, наконец…
— Да не томите вы меня! — чуть не крикнул Суглобов.
— Хорошо, — Мизинов хлопнул ладонью по столу. — Предлагаю вам честный офицерский поединок.
— Это что же, дуэль?.. — не понял Суглобов.
— Точно так, самая обыкновенная дуэль, — кивнул генерал. — Дуэльных пистолетов нет, к сожалению, но я думаю, что мы обойдемся наганами. Благо, что оба владеем ими преотлично.
Суглобов слушал и не верил своим ушам. Он пытался высмотреть в глазах Мизинова какой-нибудь подвох. Но нет, этот человек не способен был на хитрости, Суглобов знал это наверняка.
— Как вы великодушны! — прошептал он, не отрывая взгляда от собеседника. — Вы меня просто раздавите вашим великодушием!
— Не станемте разводить сантименты, однако, — прервал его Мизинов. — Соглашаетесь или нет?
— Другого выхода все равно нет?
— Нет.
— И как это будет выглядеть?
— Весьма незатейливо. Мы выходим на поляну. У вас и у меня будут секунданты. К сожалению, вашим секундантом будет мой офицер, не обессудьте. Мы сходимся до воткнутых шашек и стреляем. Удачливый остается жить.
— А если удача улыбнется мне? — ехидно спросил Суглобов.
— Перед дуэлью я прикажу своим людям при таком раскладе отпустить вас на все четыре стороны, — ответил Мизинов.
Суглобов все так же пристально смотрел на него. Мизинов не отводил глаз и ждал ответа.
— Да, я знаю, вы не обманете, — обронил Суглобов. — Но каково мне будет жить после всего этого?
— Вы попробуйте сперва выжить, а философствовать станете потом, — видя, что собеседник задумался, Мизинов добавил: — Впрочем, могу дать вам время на размышление.
— Не стоит, — кисло усмехнулся Суглобов. — О чем думать-то! Будь по вашему. Я согласен.
— Вот и прекрасно, — генерал еще раз хлопнул ладонью по столу, давая понять, что условия приняты. — Отдохните до завтра, на рассвете встретимся подальше в лесу. Не хочу, знаете, волновать людей лишний раз…
С начала января стояла оттепель, и Мизинов с утра надел легкую шинель с башлыком и фуражку. Когда они с Худолеем вышли на полянку, метрах в трехстах от окраины села, там уже ждали Суглобов с Татарцевым и доктором Иваницким. Мизинов попросил ротмистра быть секундантом Суглобова. Кавалерист поначалу отнекивался, но Мизинов повторил просьбу настойчивее, потом еще настойчивее, и Татарцев согласился.
И вот они стояли против друг друга, вчерашние приятели, соратники, а теперь враги. Однако и в этом момент Мизинов не испытывал к Суглобову личной неприязни. «Убить его я, конечно, не смогу. Будь что будет, — решил он про себя. — Но подлости никогда не позволял и не позволю впредь… Впредь? — усмехнулся он. — Кто знает, что будет через минуту?»
Секунданты воткнули в снег шашки на расстоянии двадцати метров одна от другой.
— Господа, я так понимаю, что примирения не последует? — для формальности спросил Худолей.
Суглобов что-то буркнул себе под нос, а Мизинов скомандовал:
— Нет-нет, господин полковник, приступимте уже!
— В таком случае, — повысил голос Худолей, — извольте сходиться.
Мизинов сделал шаг вперед и легко пошел навстречу противнику по мягкому, проседающему снегу. Двинулся и Суглобов, но как-то нервно, на каждом шагу спотыкаясь и пошатываясь. «Да что это он, — подумал Мизинов, — не пьян ли?»
Но вот Суглобов выпрямился наконец и ступал уже тверже. Он вытянул вперед правую руку с наганом, целясь точно в грудь генерала. То же самое сделал и Мизинов, но стрелять не торопился. Он шел спокойно, не прикрываясь. Через несколько шагов противники были у барьера. И тут Суглобов как-то манерно, театрально вскинул руку высоко вверх, будто решил стрелять в воздух, но, видимо, передумал, резко опустил револьвер к виску и выстрелил.
И пока тайга перекатывала отзвук выстрела, Суглобов, шатаясь, попятился, неловко переступая ногами и высоко поднимая колени, круто повернулся налево и, описав полукруг, рухнул лицом в снег.
Все на мгновение оцепенели, но Мизинов, опомнившись, первым бросился к Суглобову.
— Безумец! — воскликнул генерал.
Подбежавшие секунданты помогли перевернуть тело, и все увидели кроваво-черное отверстие у виска. Зрелище было жуткое. Мизинову ничего не оставалось, как сдернуть с плеч башлык и накинуть его на изуродованное лицо Суглобова…
Севернее своих позиций, вдоль Чекундинского склона, Острецов расположил передовые посты для наблюдения за противником. Отправленными в Благовещенск донесениями сообщал о проведенных операциях и просил подкрепления для следующего наступления и окончательного разгрома белых.
