— Тише, — зашикали на него собеседники и подозрительно посмотрели в сторону наших друзей, но, убедившись, что те — заморские люди, скорее всего русы, успокоились…
— А слышали, в таверне «Сорока мучеников» вчера произошла стычка с четырьмя легаториями, забредшими погулять. Их убили, потом сняли с них доспехи, а трупы выкинули в овраг, куда обычно выбрасывают мертвых бродяг… Возле этого места всегда кормятся волки и шакалы.
— Положим, убили этих четверых те же бродяги… Порядочные люди вроде нас не будут с легаториями связываться.
— А почему бы и нет?! — снова подал голос кузнец. — Я любого придушу, если кто из них посмеет меня обидеть, а обижать людей они умеют…
— Наверняка эти четверо состояли на службе у Медной Скотины. Они все у него задиристые и головорезы, да и ему самому следовало быть не регионархом, а палачом… Руки у него по локоть в крови. Говорят, когда он исполнял должность тиуна в Херсонесской феме, русских поселян резал, как животных на бойне, и грабил немилосердно…
— Понятное дело… Вон какой особняк на форуме Быка он себе отгрохал! Да еще на улице Юстиниана возвел еще один дом и поселил в нем красавицу-гетеру Евдоксию. Вот так живут патриции. А мы еле сводим концы с концами…
— Придет еще время, придет… — заговорил снова кузнец, уже чуть ворочая языком.
Товарищи встали, подхватили его под руки и ушли. Пора было уходить и Клуду с Дубыней. Из разговора соседей по столу они узнали, что Иктинос живет на форуме Быка, особняк его нетрудно будет отыскать, что есть таверна на краю города, где происходят драки черни с легаториями и где трупы убитых легко выбрасывать на растерзание лесным зверям, и что есть у Медной Скотины любовница, обитающая на улице Юстиниана…
Возле Бука собралось несколько пьяниц; они, находясь на расстоянии, окружили его, но ближе подходить не решались, так как у пса диким огнем горели глаза. Пьянчужки громко восхищались:
— Вот это зверь… Хорош пес!.. А смотрите, смотрите, как он глядит… Словно сам дьявол. Истинно дьявол…
Доброслав растолкал бродяг, позвал Бука, и они неторопливо зашагали в предместье святого Мамы.
Леонтий, чтобы события, касающиеся дела язычников, не вырвались из его рук и ненароком не ударили по их головам, тоже начал предпринимать свои шаги. Во-первых, он узнал, что у Иктиноса есть любовница Евдоксия, известная в Константинополе своим распутством. «Евдоксия… Откуда мне знакомо это имя?..» — сразу подумал монах. Спросил об этом философа. Тот, засмеявшись, ответил:
— Так звали, Леонтий, жену императора Феодосия, именем которого названа внешняя городская стена и форум. Своей жене он обязан прозвищем Малый, потому что всегда находился под ее каблуком. Великий Феодосий Малый… Вот так, мой верный друг… Можно быть великим в народе и малым у жены в покоях.
Далее Леонтий из дворцовых сплетен узнал, что Евдоксия раньше принадлежала Варде, но тот ее прогнал за своенравный характер. А Пустой Медный Бык влюбился в гетеру до безумия и потакает всем ее прихотям… Хотя у него есть красивая молодая жена из русских поселянок. Он ее вывез еще девочкой из Херсонесской фемы. Регионарху она родила сына и дочь, в которых он души не чает. Любил Иктинос и свою жену, любил до тех пор, пока не встретил беспутную, многоопытную в чувственных утехах ветреницу.
«Кто она такая, эта русская поселянка?.. — задал себе вопрос Леонтий. — Если она стала женой ромея, значит, ее окрестили. И судя по всему, здесь, в Константинополе, раз она сюда попала в малолетнем возрасте. Уже позже, когда Иктинос задумал сделать ее законной женой, он тогда, наверное, и попросил своего духовного отца принять женщину в лоно христианской церкви…»
Без особого труда Леонтий нашел духовника Иктиноса, встретился с ним и узнал, что пять лет назад регионарх привел к нему молодую красивую россиянку, которую звали Мерцаной. Священник спросил ее, любопытства ради, что означает это имя. Женщина ответила, что под Мерцаной славяне разумеют богиню зари. А когда она ночью выходит резвиться над нивами, порхая над созревающими колосьями, тогда зовут ее зарницей… Изображают ее поселяне на капище в венке из колосьев, и она, как заря, румяна и в злато-багряной одежде… У женщины при этих словах обильно полились из глаз слезы, священник крякнул, упрекнув себя в том, что неуместными вопросами при таинственном посвящении растревожил сердце своей будущей прихожанки.
Когда она заходила в ночной сорочке в купель, духовник обратил внимание на ее родинку, расположенную на шее, в виде конской подковки…
Тут же в церкви женщину нарекли Климентиной, так как ее крещение состоялось в день святого Климента.
«Какое знаменательное совпадение… Его преподобие епископ должен с благосклонным вниманием отнестись к разрешению назревшего вопроса, если мы с Константином, отыскавшие его мощи, заинтересованы в этом. С высоких небес святому виднее правота или неправота нашего хрупкого мира и живущего в нем человека… Помню, слышал я стихи одного бродячего поэта, которые очень тронули мое сердце. Вот они, эти стихи… «В день, когда Бог сотворил предметы, сотворил он солнце — и солнце поднялось и опустилось и снова вернулось; создал он луну — и луна взошла и опустилась и снова вернулась; и создал он звезды — и звезды взошли и опустились и снова вернулись; создал он человека — и человек ушел, сошел на землю и не вернулся…»
Так думал Леонтий, возвращаясь от духовного отца Иктиноса и Климентины. «Надо будет встретиться с этой женщиной и поговорить».
Когда муж уходил на службу, Климентина в огромном доме оставалась с детьми и слугами; на улице возле дверей постоянно дежурил вооруженный легаторий. После погромов Иктинос усилил охрану, и в самом помещении также появился велит с акинаком, но без щита. Потрогать этот короткий меч просил маленький сын хозяйки и пытался вытащить его из ножен. Не зная, что в таком случае предпринять, велит лишь хлопал глазами и делал слабые попытки отстраниться от мальчика. Но тот настойчиво лез к акинаку, и только вмешательство матери останавливало сына.
Уводя его, Климентина неизменно улыбалась бородатому велиту, а тот, зачарованный ее красотой, с нежностью смотрел на женщину, и лицо его становилось грустным. Тогда воина одолевали воспоминания… Он помнил себя маленьким, возвращающимся верхом на коне с водопоя, помнил запах дыма, стелющегося над плоскими крышами, зеленые горы с белыми снеговыми вершинами, серую козу, привязанную к врытому возле высокого крыльца бревну, и свою сестренку, сосущую тряпицу, в которую заворачивала мать комочек разжеванного хлеба… И еще помнил жуткий оскал зубов и дикое ржание боевых лошадей, черных всадников, пускающих стрелы с желтым оперением, сестренку, надетую на копье и поднятую высоко кверху… И суматошные крики: «Хазары!»
