– Да мы не знаем его! – торопливо объясняли в компании, поспешно передвигаясь. – Он сказал – один, значит, он, выпить не с кем, вот и подсел!
Сидящие возле дверей между тем вскочили и поспешили на улицу – поглазеть на погоню. Медленно встала и, пошатываясь, дошла до двери и Адония. Собачонка обогнала её. Увернувшись от чьих-то ног, встала, всматриваясь вслед бегущим.
Топот и крики удалялись. Адония двинулась к виднеющимся за крышами домов мачтам. Увлечённая суетой собака мелькала возле ноги.
Она успела отойти достаточно далеко, но всё же расслышала крик:
– Вот его куртка, и вон – второй, в точно такой же! Во-он, с собакой!
Послышался резкий свист. Адония, качнувшись, свернула в узкий, залитый солнцем проулок. Сзади ударил выстрел. Она встала, словно натолкнувшись на стену, но не выстрел остановил её, нет. Прямо на неё шёл старик с выдубленным морскими ветрами лицом. Качнувшись к нему, девушка простонала:
– Помощи!
Старик, не произнося ни звука в ответ, метнулся к ней, схватил за руку и, развернувшись, потащил по проулку. Они куда-то свернули. Сзади ударил ещё один выстрел. Навстречу им, на выстрел, бежали зеваки.
Тяжело дыша, вывалились в широкую улицу. Старик остановил какой-то нарядный, с инкрустацией на дверцах, вызолоченный экипаж. Звеня монетами, торопливо отпахивал дверцу, подсаживал Адонию вверх, в нагретый, тёмный кокон кареты. Девушка, упав на горячее кожаное сиденье, машинально приняла в руки поскуливающую собаку.
– Неограниченную благодарность!.. – доносились до неё обрывки фраз. – Любую сумму!.. Порт!.. Корабль отходит!
Кто-то, сидящий напротив неё, недружелюбно гудел:
– Бесцеремонность!.. К солидным людям!.. Имеете ли полгинеи?
Адония в изнеможении закрыла глаза.
Когда она открыла их, оказалось, что она лежит на довольно жёсткой кровати. Перед ней – небольшое, в переплёте крестом, оконце. Она приподнялась.
«Качает! И пить очень хочется». Села. Отметила, что спала в одежде, снята только обувь. Пустая соседняя кровать. Вдруг из-под неё, колыхнув свисающий край одеяла, выбралась и звонко тявкнула собачонка. Наклонившись, Адония подняла её на руки. Через миг в дверь постучали. Адония хотела ответить, но закашлялась. Собачонка снова тявкнула. Дверь открылась. В каюту заглянул матрос с заросшей, совершенно разбойничьей рожей.
– С пробуждением, мисс! – проговорил он прокуренным басом. – Двое суток спали. Сейчас поесть принесут и умыться.
И исчез, со стуком закрыв дверь.
Адония зябко вздрогнула. Легла на бок, уложив рядом собачку. Закрыв глаза, прошептала:
– Сдаётся мне, что я всё сделала правильно, Доминик.
Не прошло и пяти минут, как в дверь снова постучали, и вошёл её спаситель, тот самый старик. В руках у него был накрытый белой салфеткой поднос. Ловко приноравливаясь к качке, он поставил поднос на противоположную, аккуратно застеленную кровать. Вошёл матрос, принёс большой бочонок воды, медный таз, ковш, зеркальце с ручкой. Откинул вниз створку окна (в каюту тут же вкатилась солёная морская свежесть), грубовато потрепал за ухо недовольно заворчавшую собачонку и вышел.
– Я распорядился поместить вас в отдельную каюту, мисс, – проговорил старик, – когда открылось, что вы – дама.
Адония, собираясь с мыслями, взяла зеркальце, посмотрела в него – и едва не выронила. Старуха с обритой головой и чёрными тенями вокруг глаз. Губы – в сочащихся кровью трещинках. «Дама!»
– Мы барражируем в акватории Плимута, – неторопливо наливая воду в таз, продолжил старик. – У нас, видите ли, в этом городе ещё дела. Как только мы их завершим – доставим вас в любой указанный вами порт. Кажется, вы в опасности?
– Вы знаете, кто я? – ответила вопросом Адония.
– Нет, мисс. Не знаю.
– Тогда отчего так заботитесь обо мне?
– Вы просили о помощи. Я помогаю.
– А куда вы направитесь, когда завершите дела в Плимуте?
– В очень далёкое место. В другую страну. В порт, который обозначен не во всех лоциях.
– Прекрасно, – откладывая в сторону зеркало, проговорила Адония. – Принимая вашу любезность, прошу отвезти меня в этот ваш порт.
– Вот как? – поднял брови старик. Он снова склонился над бочонком и, зачерпнув воды, вылил в гулко отозвавшуюся медь. – Но это дикое и неприютное место. Мы следуем в порт Иктасу, в Бразилию.
– Нет. – Адония сидела с напряжённо выпрямленной спиной. – Вы следуете в Эрмшир.
Старик вздрогнул и выронил лязгнувший о металл ковш. Сел на противоположную кровать. Вцепился руками в края досок.
– Ваш пол и ваш возраст не позволяет мне допустить, что вы состоите в рядах… некоего братства.
– Правильно. Не состою. Мне доверена всего лишь одна тайна.
– А именно?
– Ваш облик и название острова.
– Не сочтите за неделикатность… Кем доверена?
– Не сочтите за сумасшествие. Духом умершего человеком.
В маленькой двухместной каютке повисла напряжённая тишина. Старик, присев на край противоположной кровати, учащённо дышал. Коротко взглядывал то на девушку, то на окно, то на собачку.
– Нет, мисс, – резко произнёс он, как бы очнувшись. – Вас мы туда не повезём. В какой угодно порт мира, только не в Эрмшир.
– Хорошо. Скажите, кто главный человек на этом корабле?
– Прошу прощения, мисс. Я главный человек на этом корабле.
– Тогда поймите! – дрогнувшим голосом выкрикнула Адония. – Эрмшир – единственное место во всём мире, где мне позволительно находится! Вы ведь свозите туда преступников? Ведь так? А я – отъявленная преступница, я по макушку в людской крови! И вот – я в вашей власти! Делайте же своё ремесло!
Старик сидел, пристально вглядываясь в её лицо. Сдвинув брови, увёл взгляд в сторону. Глухо сказал:
– Если вы посвящены в наши тайны, мисс, то должны знать и то, что все обитатели Эрмшира – мужчины.
– Я знаю.
– Тогда что же вы говорите! Отвезти вас туда! Год за годом монахи, живущие там, и преступники, со временем пополняющие число этих монахов, избавляются от тягостных соблазнов внешнего мира. Если б вы знали об эйцехоре…
– И об этом я знаю. Я читала древние иудейские книги. Эйцехоре – семя дьявола в человеке. В неустойчивых душах воплощается жаждой или власти, или денег, или крови…
– Не только, не только! А двойственная природа пола? Ни один мужчина, любящий женщину, не свободен от тёмных желаний обладать, подчиняя, и предавать, снова и снова предпочитая иную. Похоть – тёмная изнанка любви! Сколько лет монахи трудом и молитвами выжигали, испепеляли в себе эйцехоре, и вдруг появитесь вы – юная, красивая, полная жизни, влекущая… В скольких нескромных помыслах вы станете тотчас повинны? Подумайте, в скольких?
