Катон не ответил, однако внутренности его уже сжались в комок, когда он позволил себе прикинуть возможные причины подобного молчания и тишины в порту. Стоя у борта, он дожидался своей очереди высадиться на берег, а потом следом за Фульвием спустился на песок. Оптионы уже строили легионеров, высадившихся с военных кораблей. Как только первая когорта оказалась построенной, Фульвий отдал приказ выступать, и легионеры настороженно направились по берегу к порту, следуя тем же самым путем, что и Катон, после того как раненый волной «Гор» прихромал в гавань. Когда когорта оказалась у самого порта, легионерам пришлось нарушить строй, чтобы обследовать развалины и груды мусора. Невзирая на топот и звон оружия пяти сотен солдат и редкие команды, никто из местных жителей не вышел на звук. Зловещее предчувствие становилось все сильнее, и Катон положил ладонь на рукоять меча, сопровождая Фульвия вверх по неглубокому ущелью к городу.
На пустых улицах царило безмолвие, и когда показался акрополь, Катон посмотрел вверх, но на стенах не было видно дозорных, как и стражников возле остававшихся открытыми настежь ворот. Единственным признаком жизни служило небольшое облачко черных птиц над акрополем.
— Куда они все подевались? — спросил Фульвий, поворачиваясь к Катону. — Неужели ушли? Быть может, Семпроний приказал им перейти в Гортину?
— Не знаю. И не понимаю, зачем это могло ему понадобиться.
Миновав улицы, они подошли к акрополю и начали подниматься по откосу к воротам. От акрополя повеял ветерок, принося с собой трупную вонь. Фульвий, Катон и головная часть когорты остановились. Рука Фульвия невольно устремилась к мечу, остановив движение, он судорожно вздохнул.
— Идем дальше, — рыкнул он своим людям, и они продолжили движение вверх, к открытым воротам.
Внутри стен вонь стала удушающей. Несколько вспугнутых птиц-падальщиков с криками взмыли в воздух, завидев первых людей, поднявшихся на акрополь. Они увидели жуткую сцену. Все видимое пространство было покрыто трупами, раздувшимися и покрытыми пятнами разложения. Камни мостовой были покрыты запекшейся кровью. Чуть поодаль грифы когтями и клювами терзали мертвечину. Пощады здесь не было никому: ни старому и немощному, ни женщинам, ни детям. Все были зарублены насмерть.
Катон огляделся, прикрыв рукой рот и нос.
— Какая преисподняя здесь разверзлась? — пробормотал Фульвий.
— Должно быть, мятежники пошли на приступ и прорвались сюда, — предположил Катон. — Вот почему все они находятся на акрополе, а не в лагере беженцев за городом.
— Но ты говорил, что здесь им ничто не грозит.
— Так оно и было. Ничего не понимаю, какая-то бессмыслица.
Оба они молча обозревали сцену побоища. Затем Фульвий нервно поскреб подбородок.
— Если бунтовщики сумели взять Маталу, нетрудно предположить, что опасность грозит и Гортине.
Катона словно обдало холодом. Гортина… Юлия… Макрон… Его мутило от отчаяния и неуверенности. Проглотив собравшийся в горле комок, он повернулся к Фульвию.
— Надо немедленно выводить всех на берег и идти в Гортину… пока еще не поздно.
— Возможно, что уже слишком поздно.
Слова Фульвия жестоко ранили Катона.
— В таком случае, — проговорил он с холодной решимостью, — нам нужно тем более идти на Гортину. И мы не передохнем, пока последний из бунтовщиков не заплатит нам за эти преступления собственной жизнью.
— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы спасти его? — спросил Аякс, когда они вышли из фермы. Кярим льняной тряпкой стер с рук следы крови и гноя и покачал головой.
— Как ни жаль, но все теперь в руках богов. Ты можешь разве что принести жертву Асклепию и попросить его о помощи. Я сделал для Хилона все, что умею, однако рана его воспалилась. Мне уже случалось видеть такое, тебе тоже. Она заразит его кровь, отравит ее, и он умрет. Мне жаль…
— Понимаю. — Аякс с усталой обреченностью кивнул.
Кяриму было больно видеть гладиатора таким опечаленным именно сейчас, когда обязанности стратега отягощали его могучие плечи. Прошло уже пять дней после того, как войско мятежников подступило к стенам Гортины и Аякс затеял свою внезапную ночную атаку. Более двух сотен человек из отряда Хилона погибли или получили ранения, многие из уцелевших были выведены из строя «чесноком» во время бегства. Настроение в лагере рабов упало, и хотя Аякс намеревался предпринять новую попытку штурма города, он прекрасно осознавал, что неудачный ночной приступ подорвал боевой дух его сторонников.
Эта первая после начала восстания крупная неудача заставила Аякса понять, что есть пределы тому, что можно требовать от мужчин и женщин, не привыкших к военным трудностям. Опьяненные свободой, они были готовы фанатично защищать ее. Однако сейчас одного фанатизма было мало: теперь Аяксу нужны были люди, обученные искусству осады и дисциплинированные настолько, чтобы пойти на штурм, вопреки всем опасностям. К тому же он обнаружил, что фанатизм — вещь ненадежная. Бесстрашие и свирепость первых дней восстания уже начали уступать место желанию жить хорошо и наслаждаться роскошными вещами, украденными у прежних хозяев.
Аякс стиснул плечо Кярима.
— Спасибо тебе за все, что ты смог сделать для Хилона…
— Не стоит благодарности, стратег, — печально улыбнулся Кярим. — Хилон мне как брат, так же как и тебе. Люди любили его. Рана его стала для них тяжелым ударом. Жаль, что я не умею вылечивать такие.
— Тем не менее спасибо тебе. — Аякс внимательно посмотрел на соратника. — Но мне нужен человек, способный заменить Хилона.
Аякс впервые заговорил о замене, и Кярим понял, что вождь смирился с тем, что Хилон не поправится.
— Кого ты имеешь в виду? — спросил Кярим.
— Пока я еще не уверен. Первым делом я подумал о тебе.
— Обо мне?
— Почему нет? Ты сражаешься столь же ловко, как и лечишь. И ты верен мне, разве не так?
— И ты еще спрашиваешь? — отозвался Кярим с болезненной гримасой.
— Нет. Прости меня, мой друг. Я не хотел обидеть тебя. Просто иногда во мне пробуждается прежний тупой заурядный гладиатор.
— В тебе нет ничего обыкновенного, — ответил Кярим, указывая жестом на окружающий их лагерь. — Спроси любого. А знаешь, я даже слышал, как некоторые женщины молились тебе… Словно бы ты какой-то бог или царь.
Аякс нахмурился.
— Это глупо. Теперь мы свободны и не принадлежим никому, кроме самих себя.
Кярим посмотрел на него.
— Ты веришь в это, и поэтому люди любят тебя и пойдут за тобой туда, куда ты их поведешь.
