— Не зря, — ответил Лабрюйер. — Я нашел автомобиль.
— Так что же вы молчите?
— Простите — не привык перекрикивать и перебивать.
— Где он?
Лабрюйер рассказал обо всем, что видел.
— Значит, эта колымага останавливалась где-то у озера? Или вывернула из улицы, что упирается в Царский проспект? — спросил озадаченный Хорь.
— Скорее — стояла на проспекте…
Лабрюйер попытался вспомнить свое ощущение, когда на него двигались две яркие фары.
— Что они забыли на проспекте?
— Вопрос не по адресу.
Лабрюйер расстегнул пальто и достал часы. Росомаха тем временем зажег одну фару, и можно было разглядеть циферблат.
Как всякий полицейский агент, чуть ли не полжизни отдавший службе, Лабрюйер понимал значение точного хронометража.
— Росомаха, во сколько мы отъехали от цирка? — спросил он.
— Заполночь. В половине первого, поди.
— А сколько мы сюда добирались?
— Полчаса или около того.
— И они — столько же. Сейчас час тридцать. Они уже минут десять как укатили. Значит, с часа ночи до примерно четверти второго их автомобиль где-то стоял… и чего-то ждал?.. — сам себя спросил Лабрюйер. — Кого-то они должны были увезти?
— Медведя из зверинца, — подсказал Росомаха.
И тут в голове у Лабрюйера образовалась взаимосвязь, которой пока еще недоставало логики. Но она была — и ее нужно было вытащить на свет Божий.
В ограде зоологического сада была дырка, о которой знали Пича и Кристап. Что-то с этой дыркой было связано очень загадочное и притягательное — если они рискнули на второе ночное путешествие в зверинец. И явно собирались удрать туда в третий раз.
Не пряталась ли разгадка смерти Фогеля и Вайса в зверинце?
Говорить об этом Хорю и Росомахе Лабрюйер не стал, а сказал совсем другое:
— Если оттуда кого-то увезли, то, может быть, и обратно привезут?
— Медведя? — оживился Росомаха. — А что? Цирковой народ к медведям привычен.
— Предлагаете ждать? — спросил Хорь.
— Отчего бы не обождать?
— Или оттуда кого-то увезли, или туда кого-то привезли, — разумно заметил Росомаха. — Кого можно увозить ночью из зверинца?
— А кого можно привозить ночью в зверинец? — спросил Хорь. — Нет, не в зоологическом саду дело. Была назначена встреча… а с кем?..
— Для некоторых встреч требуется место уединенное, но не до такой же степени, — сказал Росомаха. — Как будто поближе тихого уголка не нашлось. Вот взять хотя бы кладбища — мы мимо них проезжали. Чего же любезнее — посидеть ночью на лавочке у могилки?
— Если была назначена встреча, то как прибыл тот, с кем эти господа уговорились? — спросил Хорь. — Другого автомобиля мы не заметили, хотя пробежались по всему Кайзервальду — так, Леопард?
— Мы пробежались по Кайзервальду, но там, подальше, есть две усадьбы, Мейерхоф и Анненхоф, — ответил Лабрюйер. — И еще дальше — императорский рижский яхтклуб. От него до зверинца не более версты.
— Яхты! — воскликнул Хорь.
— И не надейся, — осадил его Росомаха. — Я под парусом хаживал. Сезон давно закрыт, яхты зимуют на берегу.
— Но там есть помещения, в которых, я уверен, спокойно можно жить — ведь никто сейчас туда носу не сунет.
— Отчего же не там назначена встреча?
— А была ли встреча возле зверинца? Может, «мерседес» остановился по какой-то технической причине — мотор заглох, или что там с автомобилями случается?
Росомаха и Хорь принялись выстраивать версии, уже не обращая внимания на Лабрюйера. А он думал о своем.
Нужно при первой возможности устроить Пиче строжайший допрос, нужно узнать, какие сюрпризы прячутся в зоологическом саду. У мальчишек нюх на все необычное — грех этим нюхом не воспользоваться…
Хорь решил, что охранять всю ночь зверинец бесполезно, и «Руссо-Балт» покатил обратно к Риге. Всю дорогу Хорь молчал — он понимал, что вылазка оказалась неудачной. Что выяснилось? То, о чем он и сам знал, — что кто-то из борцов тайно покидает цирк и возвращается туда незамеченным. И еще то, что фрау Шварцвальд иногда ночует в своей гримуборной — именно тогда, когда предстоят ночные похождения. Это разумно — там она одевается в короткий жакет и удобные шаровары, заматывает свою шевелюру черным шарфом, обувает ботинки наподобие мужских — на каблуках можно красиво ходить, а лазить и бегать затруднительно.
Лабрюйер тоже молчал. С Росомахой он бы еще поделился своими соображениями, с Барсуком — тоже, но Хорь в последнее время его безумно раздражал. Похоже, это было взаимно.
Росомаха довез Лабрюйера с Хорем до их жилища. Поднимаясь по лестнице, они не сказали друг другу ни слова. Должно быть, по милости Лабрюйера — он нарочно отстал.
Утром Лабрюйер хотел встать ни свет ни заря. Он хотел подкараулить Пичу перед школьными занятиями. А потом собирался телефонировать Линдеру — узнать, удалось ли изловить человека с разорванной рукой. То есть следовало немедленно лечь спать, даже не побаловав себя горячим чаем.
Так он и сделал. Разделся, лег в постель, побарахтался, принимая любимую позу для засыпания. И тут задребезжал дверной звонок.
Часы показывали четверть третьего ночи.
Лабрюйер, пуганая ворона, схватил пистолет и пошел отворять дверь, но не просто отворять — а, рванув ее на себя, за ней же и спрятаться.
Но это были не убийцы, не злодеи, не агенты «Эвиденцбюро». На пороге стояли герр и фрау Вальдорф. Оба — одетые, он — в стеганой теплой домашней куртке, она — в закрытом домашнем платье. Надо полагать, еще не ложились.
— Простите, герр Гроссмайстер, — сказал хозяин дома. — Моя сестра не у вас?
— Если у вас — вы только скажите! Вы ведь потом, как порядочный человек?.. — завершать мысль фрау не стала.
— Нет, ее у меня нет, можете сами убедиться, — ответил сильно озадаченный Лабрюйер.
— Но где же она тогда?
Лабрюйер поплотнее запахнул халат.
— Заходите, пожалуйста, — пригласил он. — У меня беспорядок, но…
— Я завтра пришлю свою Эльзу, она все вымоет и вычистит! — пообещала фрау Вальдорф. — Только помогите найти Ирму! Нам телефонировать в полицию?
— Бывало ли, что она приходила домой в такое время? — начал Лабрюйер правильный допрос.
— Мой Бог! Никогда!
— Ходила ли она по вечерам в гости к подругам?
— Ходила, — признала фрау Вальдорф. — К фрейлен Тимм, это очень порядочное семейство, к фрейлен Лемберг. Но возвращалась до девяти часов вечера. У нас не принято, чтобы молодая девушка сидела в гостях допоздна.
Насчет молодой девушки Лабрюйер имел свое мнение.
— Когда она ушла из дома?
