Только выскочив на улицу, Лабрюйер понял, что вести следствие куда легче, чем быть лицом пострадавшим. Он, дотошный во время допросов, забыл полюбопытствовать, в каком состоянии «находка».
Это оказалась тридцатилетняя на вид особа в той степени опьянения, когда на вопрос ормана «Куда фрау везти?» дама отвечает «Не твое дело, скотина». И, невзирая на бархатное пальто, особа принадлежала к тому классу общества, где можно было преспокойно назвать незнакомого человека и скотиной, и даже покруче.
Потом он поспешил домой — в надежде на хорошие новости.
Новость была — но такая, что сильно его озадачила.
Возле дома стоял экипаж — не пролетка ормана, а вполне почтенный экипаж, и к нему, выйдя из парадного, уже почти подошел Тадеуш Янтовский. Боевой товарищ был в расстегнутом пальто и, к удивлению Лабрюйера, в цилиндре набекрень.
— Ты откуда взялся, пан Янтовский? — спросил Лабрюйер. — Да откуда бы не взялся — ты мне нужен! У нас беда — пропала фрейлен Вальдорф. Ушла из дома и не вернулась. Я уже побывал в Санкт-Петербуржской части, по дороге чуть не поседел — думал, увижу ее труп… Ты что хохочешь?..
— Ну, Гроссмайстер, если захочешь уйти в монастырь — познакомлю с умными ксендзами, и быстро это устроим! Ты думаешь, если девица не пришла домой ночевать, то найти ее можно только в морге?
— Янтовский, ты забыл про Адамсона?
— Пся крев…
— Теперь понимаешь? Ее не раз видели со мной, а я у них на мушке…
— Она жива и здорова, — быстро сказал Янтовский. — Я ее оставил у дверей ее квартиры.
— Где ты ее нашел?
— Гроссмайстер, ты все еще ничего не понял? Ты со своими злодеями, убийцами и покойниками совсем умом тронулся! По-твоему, весь мир состоит из преступлений? Что ты так на меня смотришь? В мире еще много прекрасного! Если женщина забывает обо всем на свете и приходит в себя только в четвертом часу ночи — значит, она счастлива, старый ты чудак!
— Нет, она не могла… — пробормотал ошарашенный Лабрюйер.
— И как еще могла! Все честно, все праведно — она была в постели со своим законным мужем.
— Кто этот муж?!
— Матка Боска Ченстоховска! Смотри внимательно, он перед тобой! Гроссмайстер, мы с Ирмой сегодня обвенчались!
Новость не укладывалась в голове, требовалась помощь свыше. Лабрюйер перекрестился.
— Как это вы так быстро сговорились? — спросил он.
— С Божьей помощью! Помнишь ужин во «Франкфурте-на-Майне»? — спросил Тадеуш. — Когда я вовсю ухаживал за фрау Вальдорф? Так я прямо у тебя на глазах сунул Ирме записочку. Я вызвал ее на тайное свидание — ночью, во дворе. Фрейлен примчалась раньше меня! А остальное, как ты понимаешь, было уже совсем просто. Я то наступал, то отступал, то преследовал, то заставлял ее преследовать меня, вел правильную осаду — и вот крепость сдалась на милость победителя!
— Вальдорф тебя убьет… — пробормотал Лабрюйер. — Он-то положил глаз на мой роскошный гардероб, изготовленный в Питере, и на мое фотографическое заведение…
— А получил нищего родственника, полицейского, да еще и поляка вдобавок! Ох, ты же главного не знаешь! Ирма ради венчания перешла в католичество. Она теперь Ирена. Не Ирмгард и не Ирмгильда, хотя у нас формально такие святые есть. А пани Ирена — как моя матушка!
— Вальдорф убьет тебя и рехнется.
— Думаешь, его заберут в тихий приют на Александровских высотах? — с надеждой спросил Тадеуш. — Да нет, не рехнется. Он нам еще немало крови попортит… Ну что ты на меня так уставился? Матка Боска Ченстоховска! Я свою пани не так люблю, чтобы от любви поглупеть! Она славная, понимаешь? Я думал, хуже будет. Она — добрая, ласковая… Ну, не красавица, так что же? Думаешь, я от нее буду делать скок вбок? Ну… ну, может, когда-нибудь и буду…
Времени на сон оставалось совсем немного. Казалось бы, тяпни стопочку коньяка и заваливайся в кровать.
И стопочка была тяпнута — за здравие супругов Янтовских, и в постели удалось очень уютно угнездиться, а сон не шел. Поразительное нахальство Тадеуша не давало успокоиться.
Вот человек, которому сам Бог помогает, — так думал Лабрюйер, — поскольку сперва Янтовский уродился красавчиком — чистое свежее лицо, широкий лоб, прямой короткий нос, изящный маленький подбородок, ясные голубые глаза, аккуратные завлекательные усики… нет, он без усов родился… Затем — захотел стать полицейским агентом, и стал; по службе особого продвижения вверх не было, да и выговоров не получал; надоело служить — нашел богатую невесту и влюбил ее в себя… Теперь еще что-нибудь затеет — и осуществит с легкостью!..
И будет счастлив, черт бы его побрал…
Отчего одни живут легко, воздушно, а другие — точно несмазанные ворота, всякое движение — с усилием и гнусным скрипом?
Отчего даже любовь к пению пропала?
В конце концов Лабрюйер заснул. И даже, услышав будильник, не испытал желания запустить будильником в окошко.
Теперь нужно было изловить Пичу с Кристапом и устроить им допрос.
На это дело Лабрюйер выделил целый рубль. А рубль для мальчишек — это больше, чем сто рублей для самого Лабрюйера. Если дворник Круминь получает жалованье — двадцать рублей в месяц плюс казенная квартира и дрова? А Пичино жалованье, пять рублей, отдают госпоже Круминь, и сам он получает хорошо если гривенник…
Пича был пойман во дворе, когда прыгал через лужи, размахивая книгами, тетрадками и пеналом «в ремешках».
— Стой, паренек, — велел ему Лабрюйер. — В школу успеешь. Идем, перехватим Кристапа.
— Мне от учителя попадет! — возмутился Пича.
— Вот это видишь?
Рубль был, можно сказать, свеженький, не стертый, одиннадцатого года, с очень четким портретом государя.
— Вижу…
— А хочешь? Тогда — пошли за Кристапом.
Кристапа поймали уже неподалеку от школы.
— Уроки вам сегодня придется прогулять, — сказал Лабрюйер. — Но я могу сделать так, что в школу придет курьер из Полицейского управления и принесет учителю записку. Знаете, как вам все будут завидовать?
Пича и Кристап переглянулись. В конце концов это были тринадцатилетние мальчишки, чьи родители не достигли особых высот, у одного отец дворник, у другого грузчик. А чем-то же похвастаться надо…
— Рубль на двоих. Получите, когда ответите на вопросы.
Они разом кивнули.
Помня, что Пича не желал рассказывать о ночных вылазках в зоологический сад, Лабрюйер решил взять быка за рога. Он окликнул мимоезжего ормана и усадил парнишек в пролетку. Такое удовольствие в их жизни случалось очень редко — Пича второй раз в жизни катался, когда Лабрюйер взял его с собой на вокзал встречать «Каролину», а Кристапа везли к доктору, когда он сильно порезал руку.
