— Его самого. Мы обязаны этим важным событием одной из девиц нашей свиты, которая по дороге в Лувр заметила, что один из солдат барона Росни поразительно похож на Генриха Бурбона. Мы случайно услышали ее слова и тотчас же послали на розыски наших шпионов, Скоро мы узнали, что солдат — действительно не кто иной, как переодетый монарх. Это тайна, которая должна остаться между нами, шевалье.
— Не бойтесь, ваше величество, я буду нем.
— Мы узнали также, что король Наваррский рассчитывает быть сегодня участником турнира, желая переломить с вами копье.
— Со мной, ваше величество?
— Слухи о вашем искусстве достигли и его ушей, и он хочет убедиться в их справедливости на деле. Но слушайте, рог трубит во второй раз. Мы должны окончить наш разговор. Ваш ответ на наши предложения?
— Я дам его после турнира.
— Хорошо. После турнира мы будем ожидать вас в королевской галерее, положите как бы случайно руку на рукоятку кинжала, это будет для нас знаком согласия. Храни вас Господь, шевалье.
С этими словами Екатерина вышла из павильона.
— Эй! Копье! Лошадь! — поспешно крикнул Кричтон.
Оруженосец тотчас же прибежал на его зов.
— Клянусь Святым Андреем, — прошептал Кричтон, поспешно надевая вооружение, — скрестить копье с самым храбрым из христианских принцев — эта честь стоит того, чтобы из-за нее подвергнуться тысячи опасностей.
Едва шотландец вышел из павильона, как ковер, покрывавший стол, у которого происходил разговор Екатерины с Кричтоном, зашевелился, и из-под него показалась высокая остроконечная шапка, а затем испуганное лицо и шутовской костюм Шико, который щелкал зубами от страха.
— Бррр! Не напрасно я залез сюда! — пробормотал он. — Хорошие вещи удалось мне услышать. Заговор должен вот-вот вспыхнуть. Бедный Генрих! Его ждет участь отца! Если бы его осудили на заключение в монастыре, я бы ничего не сказал, — он всегда чувствовал влечение к рясе… но убийство!.. Что теперь делать? К счастью, я не связан клятвами, да если бы и был связан, так не задумался бы ни на минуту их нарушить. Но что же делать? Я вторично задаю себе этот вопрос. Ничего не придумаешь!.. Кто захочет поверить моей истории? Надо мной станут смеяться, меня побьют, а может быть, даже просто отправят на тот свет. Это общая участь тех, кто лезет не в свои дела. Ах! Вот идея! Я подожду конца турнира и тогда переговорю с шотландцем, так как могу предвидеть, какой ответ даст он нашей Иезавели.
С этими словами шут осторожно выскользнул из павильона.
Вернувшись на арену, Кричтон нашел короля, окруженного фаворитами и, видимо, заинтересованного гордым вызовом, все еще отдававшимся в стенах Лувра.
— Бегите, Монжуа, — вскричал он, обращаясь к распорядителю турнира и герольдам. — Выполните ваши обязанности поскорее и возвращайтесь сообщить нам, кто дерзнул явиться без приглашения на наш турнир. Кто бы он ни был, он поплатится за свою дерзость. Ступайте же и узнайте, кто он такой. — А! Вот и вы вернулись, — прибавил он, увидев приближавшегося шотландца, — мы после расспросим вас о вашем бесконечном разговоре с нашей матерью. По вашему лицу мы подозреваем, что вы задумываете изменить нам. Так ведь?
— Государь! — вскричал, краснея, Кричтон.
— Ну, вот вы и сердитесь! Видно, этот разговор был настолько серьезным, что вы не выносите даже нашей шутки. Впрочем, тут нет ничего удивительного, — сказал, улыбаясь, король. — Разговор, да еще такой длинный, с ее величеством Екатериной Медичи — невеселая вещь, даже для нас. Мы, однако, должны бы не бранить вас, а скорее благодарить за то, что вы ее так долго удерживали, так как это позволило нам осаждать одну прекрасную особу настойчивее, чем мы могли бы это делать в присутствии нашей матери. Кстати, о прекрасной Эклермонде, шевалье Кричтон. Как только мы покончим с этим неизвестным бойцом, мы намерены переломить с вами копье в ее честь. Вы видите, мы вполне вам доверяем, иначе мы не решились бы так безрассудно отдавать нашу жизнь в ваши руки.
— Государь! Не выходите сегодня на арену! — раздался вдруг глухой голос.
Генрих вздрогнул.
— Кто это говорит? — спросил он, обращаясь в ту сторону, откуда, как ему казалось, слышался голос.
Но его взгляд упал на открытое лицо Жуаеза, выражавшее неменьшее удивление.
— Sang Dieu! — вскричал взбешенный король. — Кто смел так говорить с нами? Пусть он покажется.
Никто не ответил на приказ короля.
Придворные подозрительно оглядывали друг друга, но никто не мог приписать своему соседу слова, возмутившие короля.
— Господи! — вскричал смущенным голосом Генрих. — этот голос напоминает нам наши безумные ужасы последней ночи. Но здесь не может быть сарбакана.
— Нет, государь! — вскричал Жуаез. — Но может быть, это какая-нибудь другая выдумка?
— Может быть, было бы благоразумнее не пренебрегать этим предостережением, — сказал Сен-Люк, почти такой же суеверный, как и его повелитель. — Вспомните, Карлу Возлюбленному также было предостережение.
— И нашему несчастному отцу тоже! — задумчиво сказал король.
— Неужели это помешает вашему величеству выйти на арену? — произнес Жуаез. — На вашем месте я ответил бы на слова этого тайного изменника тем, что схватил бы копье и тотчас выступил за барьер.
— Жуаез прав, — сказал герцог Неверский со странной улыбкой, — иначе вы оскорбите шевалье Кричтона, если откажете ему под таким ничтожным предлогом заслужить честь переломить копье с вашим величеством.
— Этой чести я не искал, герцог, — отвечал твердым тоном Кричтон, — и я прошу вас вспомнить, что удар, причинивший смерть Генриху II, был случайным.
— Не говорите об этом, мой милый! — сказал, вздрогнув, король.
— Государь! — вскричал Жуаез, стараясь рассеять мрачные думы короля. — Подумайте о прекрасных глазах, свидетелях ваших подвигов, подумайте о прекрасной Эклермонде!
Генрих обратил свой взгляд к королевской галерее, и при виде принцессы Конде его опасения мгновенно исчезли.
— Ты нас успокоил, брат мой, — сказал он виконту. — Да, мы будем помнить о владычице нашего сердца. Мы не будем более колебаться выступить на арену, хотя бы из-за этого подверглась опасности наша жизнь, хотя бы этот поединок стал нашим последним.
— Он и будет последним! — произнес прежний таинственный голос, звучавший теперь еще глуше.
— Опять этот голос! — вскричал Генрих, которым снова начал овладевать страх. — Если это шутка, то она переходит все границы. Вчера ночью мы простили нашему шуту Шико его дерзость, но сегодня мы не потерпим ничего подобного. Помните это, господа, и пусть бережется этот неизвестный советник, у которого нет мужества открыться.
