Майосара словно и не болела – порхала ласточкой вокруг отца и все расспрашивала, расспрашивала, роняя слезы радости. И про Абариса тоже…
Опия как села с вечера у постели сына – Абарис, даже не поужинав от смертельной усталости, лег не разде-ваясь, – так и не сомкнула глаз до утра; все боялась, что это просто сон, что с рассветом ложе сына опять опустеет, и снова придется ждать его возвращения в мрачной безысходности, леденея от дурных предчувствий.
Не уснул в эту ночь и Марсагет. Усталость притупила остроту ощущений, спутала мысли, наложила тяжелые оковы на руки и ноги. Вождь сидел в спальне, опершись спиной о стену, бездумно глядя в темноту перед собой. Горечь поражения, поражения из-за его легковерия и поспешности, прогнала сон напрочь. Он, вождь, военачальник, ему подчинены все; перед кем держать ответ за свой промах? Кто посмеет обвинить его? Никто. Кроме него самого. И тем беспощадней упрекал он себя, тем больнее казнил, тем нестерпимей была боль…
Не спал и Радамасевс, но по иной причине – уже около ворот Старого Города почувствовал он дурноту и, потеряв сознание, свалился с коня. Когда его перенесли в юрту, уложили на постель, раздели – все ахнули: тело вождя было синим, в пятнах кровоподтеков. А к старым ранам прибавилось еще две – стрелой вырвало клок мяса на шее и правая голень была вспорота мечом до кости. Так и прометался он в бреду и беспамятстве до утренней поры – слишком много потерял крови.
Повзрослевший и посуровевший Лик тоже не прилег ночью ни на миг – он утешал мать, потому что погиб один из его братьев, а у отца была отсечена кисть правой руки, и он надрывно стонал, качая забинтованную культю. Сам Лик отделался легко – несколько царапин не в счет. Жаль только акинака – его выбил у юного воина здоровенный языг…
В лагере Дамаса утром было непривычно тихо. Повара нехотя разжигали костры, чтобы приготовить завтрак, воины только переворачивались с боку на бок – неразговорчивые, угрюмые, злые; ждали команды своих военачальников. Но те словно вымерли – затаились в шатрах, ожидая военного совета.
Дамас, как и Марсагет, ночь провел без сна. Он метался по юрте и выл, словно волк-подранок. Забрызганный кровью, в изрубленном панцире, с округлившимися от ярости глазами, он был похож на одержимого. Изредка Дамас падал ничком на постель и беззвучно рыдал, грыз подушки, рвал волосы на голове. Телохранители, дежурившие у входа в юрту повелителя языгов, творили молитвы: что можно было ожидать от Дамаса в таком состоянии, они знали достаточно хорошо, и в тоскливом страхе за свою жизнь то и дело обращали взоры на восток – пожалуй, никто с таким нетерпением в лагере не ждал утренней зари, как они.
Поутру Дамас потребовал к себе виночерпия. Тот принес бурдюк с вином и чашу. Вышел виночерпий из юрты вождя белый, как мел – на негнущих ногах прошел он мимо стражей языга, и на вопрос: «Что там?» лишь беззвучно жевал губами, закатывая глаза. Через десяток шагов он без сил опустился на землю, где и затих надолго, судорожно сжимая в руках нашейный оберег – волчьи когти, нанизанные на крепкий шнурок: молился.
Через некоторое время телохранители доставили в юрту Дамаса и юную меотку-флейтистку. Заунывные звуки вырвались из-под полога юрты и медленно поплыли по сонному лагерю, поднимаясь ввысь сквозь сырой туман к едва забрезжившему рассвету.
При первых звуках флейты зашевелились жрицы – поддерживая во время боя сарматское воинство неистовыми ритуальными танцами, они довели себя до изнеможения: как упали с вечера возле жертвенного камня, так и пролежали всю ночь без движений, словно мертвые.
Неожиданно из юрты Дамаса раздался нечеловеческий вопль. Голос флейты захлебнулся, и в наступившей тишине перепуганные телохранители услышали свист клинка и тонкий, пронзительный вскрик. Вскоре после этого Дамас вышел наружу, держа в руках окровавленный меч; постоял немного, тяжело дыша, затем с размаху воткнул клинок в землю и коротко бросил, указывая на приоткрытый полог:
– Уберите… Да побыстрей!
Равнодушно взглянув на безжизненное тело флейтистки, сплюнул и приказал:
– Воды! Умыться… И всех военачальников – ко мне…
На военном совете Дамас был на удивление тих, спокоен и сдержан. В чистой белой рубахе, причесаный, с аккуратно подстриженной бородой, он напоминал одну из тех идиллических фигурок варваров, какие чеканили мастера-эллины на кубках, вазах, щитах. Он был безоружен, что особенно удивило военачальников. Дамас никогда не расставался с мечом. Теперь меч торчал у вхо-да – его никто так и не осмелился выдернуть из земли, а Дамас про него словно забыл. Только руки вождя языгов крепко сжимали бронзовый топорик-клевец с хищным волчьим оскалом – священную реликвию власти.
На Карзоазоса нельзя было смотреть без жалости – военачальник аланов сдал за одну ночь, превратившись в согбенного старика. План битвы, его детище, провалился, и он, понуро склонив голову, мысленно искал этому причину. Остальные военачальники тоже выглядели не лучше – присмиревшие, виноватые и отрешенные.
– Мне не в чем упрекнуть тебя, Карзоазос, – Дамас посмотрел в сторону алана; тот равнодушно кивнул. – Почти все вышло, как ты задумал. И воины твои дрались выше всяких похвал. Не в пример кое-кому… – курносый военачальник аорсов залился краской, заерзал. – Но боги отвернулись от нас! И вместо победы мы теперь довольствуемся слабым утешением, что не все еще потеряно, что сколоты оставили на поле боя много воинов и что у нас еще вполне достаточно сил, чтобы взять Старый Город. Но пусть не думают те, кто дрогнул перед лицом врага, что мы забыли и простили их трусость! Аорсы ославили наши традиции и должны понести наказание! – Дамас перевел дух, помолчал и закончил: – Я все сказал. Жду вашего решения.
Военачальники были единодушны: трусам – смерть и позор. Кое-кто из них про себя облегченно вздохнул – хорошо что Дамас ограничился лишь аорсами…
Рослый военачальник аорсов, получивший слово последним, поднялся, гордо окинул собравшихся взглядом и твердо сказал:
– Согласен! Такой позор можно смыть только кровью, – и, расстегнув пояс с прикрепленным к нему мечом, швырнул его на пол юрты. – Я готов…
Военачальники скорбно потупили головы – аорс был отважным бойцом. Но что поделаешь – законы предков неумолимы и незыблемы: за трусость своих подчиненных военачальник должен первым ступить на плаху.
Дамас поднял клевец вверх:
– Благодарю вас. После завтрака построить воинов. Каждый десятый из отряда аорсов должен быть обезглавлен у жертвенного камня. Потом нужно принести богам искупительные и очистительные жертвы. Похоронить с почестями павших в бою. После похоронной тризны – все на военный совет. Вы свободны…
