И странно! Ни та, ни другая женщина не кричала.
Старуха, казалось, была бесчувственна: ни одним внешним проявлением она не выдавала своих страшных мук и страданий, которые она переносила. Розита судорожно сжималась и испускала такие слабые стоны, что их едва слышали сами палачи.
Когда было отсчитано шесть ударов, с середины площади послышался голос:
– Basta per la nina! (Довольно для девушки!)
Толпа повторила это восклицание, и палач Розиты свернул свой кнут и отступил. Но другой палач должен был нанести двадцать пять ударов, и он продолжал свое дело.
После этого заиграл оркестр, и под трубные звуки женщин перевели в другой угол площади и там остановили.
Когда смолкла музыка, святые отцы снова прочитали молитвы и помахали распятием и молодая девушка получила прощение. Только один палач продолжал свое дело, и с окончанием новых двадцати пяти ударов по спине старухи ослов перевели, опять-таки под звуки труб, в третий угол площади. И здесь повторилось то же самое, и страшная экзекуция окончилась лишь в четвертом углу площади, после чего чиновники и палачи разошлись.
Вокруг жертв собралась толпа, скорее из любопытства, нежели из участия. Несмотря на то, что происходило, народ не выразил ни малейшего сочувствия колдунье и еретичке, ибо фанатизм заглушает все человеческие чувства. Впрочем, кое-кто решился развязать веревки, прикреплявшие женщин, побрызгал их водой и накинул шали на их израненные спины. Обе были без чувств, и хоть Розиту простили при самом начале экзекуции, однако она до конца оставалась в той же унизительной позорной позе.
Наступила ночь. Любопытные поспешили разойтись по домам, поэтому и не обратили внимания на внезапно подъехавшую повозку. Никто не знал да и не интересовался, как она сюда попала. Три смуглые индейца развязали веревки, перенесли в повозку обеих безмолвных мучениц, находившихся в бесчувственном состоянии. Телега направилась за город и на этот раз в сопровождении индейцев и Хосефы, которая снова явилась на помощь Розите. Вскоре, миновав предместье, по окольной дороге, пересекавшей заросли, они прибыли к уединенному ранчо, где уже однажды сестра Карлоса пользовалась гостеприимством. Старухе растирали виски, смачивали губы, но она оказалась мертвой: все средства возвратить ее к жизни были напрасны. Душа ее перенеслась в другой мир, откуда ее не мог возвратить отчаянный крик дочери, которая очнулась для того только, чтоб увидеть себя сиротой.
Карлос из своего оконца – отверстия тюрьмы следил за всеми страшными перипетиями этой ужасающей драмы. По временам, когда окровавленный кнут ударял как бы сильнее, у охотника вырывался из груди глухой сдавленный стон, но скорее в глазах, нежели в голосе заметно было сжигавшее его пламя. Все, кто бросал на него взгляд случайно или из любопытства, приходили в ужас от страшного выражения его лица. Жилы его надулись, глаза, обведенные темными кругами, сверкали, зубы стиснулись, на лбу крупные капли пота, лицо было бледно и неподвижно, словно мрамор, и почти не обнаруживало волнения. Он мог видеть только два угла площади – на третьем печальная процессия скрылась, но он не чувствовал никакого облегчения, ибо знал, что экзекуция продолжалась.
Он сошел со скамейки и принял решение покончить с собой. Отчаяние его стало невыносимым – избавить от него могла лишь смерть. Но как это сделать? Какой способ найти? Надо умереть! Оружия не было, да если б и имелось, то, связанный, он не мог бы им воспользоваться.
Он хотел разбить голову о стену, но, осмотрев мягкий земляной кирпич, убедился в том, что так цели не достигнет. Он мог только оглушить себя, но не лишить жизни. А потом снова пробудиться для страшной жизни.
Он обдумывал всевозможные способы для самоубийства. Наверху лежала поперечная балка, и, закинув за нее веревку, легко было повеситься даже самому крупному человеку, но хотя он и не имел недостатка в веревках, однако руки у него были связаны.
Он обратил внимание на ремни, которыми был скручен, и, к величайшему удивлению, заметил, что они ослабли от обильного горячего пота, покрывавшего его руки. Невольные и частые движения, вызванные безумным отчаянием, помогли ему растянуть ремни из сыромятной кожи на несколько дюймов, и Карлос понял, что можно развязаться. Он принялся за дело со всей энергией и решимостью человека, которому не осталось никакого другого средства и терять уже нечего.
Из всех народов в мире, может быть, одни испано-американцы умеют искуснее всех обращаться с веревками и ремнями; они в этом превосходят индейцев и даже самых опытных матросов. Они делают узлы, которые невозможно развязать, и без помощи оков лишают пленников возможности двигаться.
Карлос был связан самым прочным образом: руки – за спиной, чтобы он не мог освободиться зубами. Но какая пеньковая или кожаная веревка может сопротивляться такому сильному и решительному человеку, обретшему сверхъестественную силу? Дайте ему только время, и он наверняка освободится, а Карлосу лишь необходимо было время. Влажные ремни стали до такой степени растяжимы, что менее чем за десять минут узник высвободил свои руки. Тогда он расправил ремни, на одном конце сделал петлю, а другой, став на скамейку, перекинул через поперечную балку. Накинув петлю себе на обнаженную шею, Карлос рассчитал высоту, на которой должен был качаться его труп, и, взмостившись на высшую оконечность скамейки, уже готов был броситься вперед, как вдруг его осенила неожиданная мысль:
«Взгляну-ка еще один раз на них прежде, чем умру! Бедняжки!»
Поскольку он был близко от оконца, то ему стоило лишь наклониться, чтобы выглянуть на площадь. Он не видел ни матери, ни сестры; взгляды всех были обращены в угол, соседствующий с тюрьмой. Страшная церемония оканчивалась, может быть, несчастных провезут мимо его темницы.
«Подожду!» – подумал он.
В толпе царило глубокое молчание. Карлос услышал свист кнута в воздухе.
– Боже милосердый! – воскликнул он. – Мучители еще не закончили! Но не безумец ли я: думать о самоубийстве, когда руки у меня свободны, когда я могу попытаться последний раз расправиться с этими варварами! Если я не могу сломать двери, замки, по крайней мере, умру от их оружия после отчаянной защиты.
В то время, когда он снимал петлю с шеи, какой-то тяжелый предмет зацепил его по лбу. Сначала ему показалось, что это камень, брошенный в него каким-нибудь негодяем, но, упав на скамейку, предмет издал металлический звук. Карлос бросился к этому предмету и жадно схватил пачку, завернутую куском шелкового шарфа, в которой заключались сверток золотых унций, длинный нож и записка.
