Александр Быков - Стылый ветер

«Что только захочешь... Да я ничего уже не хочу! У меня нет теперь ничего своего, даже желаний. Все для того, другого. Я тебе, Ахмет, хотела отдать свою душу. А отдала Сатане».

— Венеция, это замечательно. Стоит того, чтобы там побывать... А потом?

— Знаешь, мне теперь все равно. Это не я, это ОН в Венецию хочет... А ты что теперь будешь делать?

Ахмет пожал плечами.

— Скрываться. Теперь я изгой. Селим меня не простит... Те, кому я служил, не успокоятся, пока не убьют меня. Нет, я не жалею... Жалею лишь, что не смог уберечь тебя...

«Зачем я ей говорю все это?»

— Не уберег? Так отчего же не решился тогда освободить меня от этой жизни? Почему? Ведь так просто...

— Хотел еще раз увидеть тебя. Прости. Ничего теперь не изменишь. Зря я все это...

Черная тень шагнула прочь от окна.

«Ахмет!!! Не бросай меня!.. Боже, что я говорю. Единственным спасением для него теперь будет бросить, забыть...» Ни единого шороха. Только слышно, как падают с деревьев пожелтевшие мертвые листья.

Ахмет шел по улице, привычно оглядываясь по сторонам. Его заметно шатало.

«О Алла! Почему я ей так ничего и не сказал? Просто оправдываться перед женщиной — это не по мне... Нет. Не это... Я словно испугался чего-то. Словно боялся, что если начну говорить, то вырвется что-то не то... Боже, как я боюсь признаться ей в любви, как боюсь ранить ненавистью, обидой... Какую степень свободы ОН ей дает? Все ли ОН слышит из того, что слышит она? Кто она теперь для меня?.. Я так и не понял, как же мне теперь к ней относиться. Наверное, лучше совсем с ней не встречаться...»

Ольга, упав лицом в шелковые подушки, смеялась. Или рыдала. Все опять было не так. Все было плохо. Все от начала и до конца было неправдой, подлым обманом.

«Ты зря убиваешься. Все не так ужасно, как кажется». Он словно потрогал ее за плечо.

«Иди к черту!»

Он, кажется, улыбнулся.

«Не могу. Теперь я никак не могу... Впустив меня, ты начала необратимый процесс. Вот когда я по-настоящему в кого-то вселюсь, то оставлю тебя в покое...»

«Отчего бы тебе не оставить в покое этот мир?»

«Ну вот, опять за старое. Я и так даю тебе слишком много свободы. Позволяю говорить со всякими... А потом тебе хуже. Слезы эти, сомнения, тоска. Ведь твое состояние и на мне сказывается. Ты об этом не задумывалась? Другой раз подстрою так, чтобы выловили твоего Ахмета и...»

«Не тронь его. Только посмей!»

«Странно, что этот албанец для тебя до сих пор так дорог. Я все не могу понять: неужели ты впустила меня только ради него? Просто ради того, чтобы он остался в живых?»

Ольга горько улыбнулась.

«Нет. Не понять тебе женской души. Живешь в ней, а понять не можешь...»

«Отчего же. Я понимаю. Любовь, основанная на самопожертвовании. Это свойственно многим женщинам. Только ведь он такой любви не достоин. Предать своего государя, бежать с тобой от всего света неизвестно куда — это у него получилось. Но освободить тебя от мучений, от моей власти (ведь этот болван наверняка уверен, что моя власть над тобой мучительна и ужасна), на это его не хватило. Ручки замарать побоялся. Теперь так и будет следом за тобой таскаться, пытаясь хоть урывками взглянуть, переброситься тайком парой фраз... Разве такой мужчина достоин тебя?»

«Я люблю его. И он не проиграл. Он единственный не предал меня, и он любит меня, иначе убил бы уже давно. Еще там, в горах, когда я прострелила руку Ходже... Впрочем, что тебе за дело? Ты как Цебеш. Только еще хуже».

«Чем это хуже?»

«Он верил, что спасает человечество. У него была мечта. Фантастическая, безумная, но была. Сомневаясь, мучаясь, страдая, он шел к этой мечте, пусть и ложной. А ты... Ты просто использовал его, как и мою любовь к Ахмету, как фанатизм, надежды, исступленную жажду справедливости всех тех, кто в этом мире призывает тебя. Теперь хочешь найти кого-то еще. Но на самом деле тебе на всех нас плевать. Мы все только пешки в какой-то запутанной и хитрой игре, которую ты ведешь. Ради чего? Неужели только ради собственного удовольствия?»

«Прекратим этот бессмысленный диспут. Я не обязан отчитываться перед какой-то девчонкой только потому, что она впустила меня в свою душу. На саму себя злись за свою слабость. Я тут ни при чем. Ведь ты даже не решаешься попросить меня... Но я чувствую, в глубине души ты хочешь лишь одного — остаться с Ахметом. Здесь. Навсегда. И тебе плевать, что будет потом с этим миром».

«Нет, — Ольга покачала головой, — я не останусь. Хотя и очень хочу. Потому что он не примет меня ТАКОЙ ценой и не согласится быть со мной рядом. Нам лучше расстаться».

«Опять решила принести себя в жертву? Что ж, твое право... А хочешь, он все простит? Я это могу — забраться в его разум и там кое-что поменять».

«Не смей! Оставь его, наконец, в покое, подонок!.. Как же ты не понимаешь, это будет уже не Ахмет!»

«Так что, оставить все так, как есть?»

«Да... И сделай что-нибудь, чтобы от него отстали его бывшие хозяева: Селим и все прочие... А когда я стану тебе совсем не нужна, верни мою душу домой. Ведь ты мне обещал».

«Хорошо. Пусть будет по-твоему... А теперь спи. Завтра этот болван, полковник Родриго, повезет тебя в Венецию. Венеция достойна того, чтобы на нее посмотреть».

«Интересно, что глазами я не вижу Сатаны. Но какой-то зрительный образ присутствует постоянно. Он во мне, но в то же время мы словно в одном доме: он может прийти, уйти, подмигнуть, взять за руку... И уже не просто разобраться, что я к нему испытываю: отвращение, ненависть, страх? Он просто чужой. Замкнутый в себе и расчетливо-холодный. Не услышит того, что не хочет услышать. Никогда не пустит в себя. Кажется, даже за версту не подойти. И это притом, что сам всегда во все вмешивается, все ему надо... Он здесь, но как на другой планете... Только бы он Ахмету помог. Это — единственное утешение. Иначе ведь все, совсем все будет зря...»

— Шпрехен зи дойч?.. Эй, фройлен! Гизихтом об тиш тебя!.. Может, вы по-славянски разумеете, а? — Матиш бессильно развел руками. — Спрашивать у них о чем-то — все равно что разговаривать с птицами. Щебечут что-то свое. Руками машут. Тьфу, куры пешеходные. Итальянская бестолочь!

— А вот, смотри, — схватил его за плечо Милош. — Та старуха, что с корзиной белья, не просто машет рукой. Она словно показывает на кого-то. Может, поняла-таки, чего мы хотим от них?

Слушавший старуху Бибер, словно уловив в ее лопотании какой-то смысл, радостно кивнул и направил лошадь на другой конец улицы, к оборванцу, дремавшему у разогретой утренним солнцем каменной стены.

— Скажи-ка, любезный, не видел ли ты чего необычного в городе за последние три дня? — спросил он, склонившись со взмыленной, еще не до конца отдышавшейся лошади. Жакомо Питти вздрогнул от неожиданности и, моргая спросонья, удивленно уставился на подъехавших к нему всадников.