Но больше тайны веков его волновала и поражала тайна природы. Ни с чем не мог сравниться ее талант в создании, щедром воспроизводстве лесов. По сути дела человек явился на все готовое. Ему достались чистые воды с обилием рыбы, густые леса с обилием живого мяса зверей и птиц. Съестные припасы пополнялись за счет плодоносящих деревьев и кустарников. Природа платила людям повечную дань, накопленную в себе до появления прожорливых мыслящих существ о двух ногах.
Пожалуй, самым уникальным и ценным кормежным деревом на земле был кедр. Велик ареал его распространения. Природа отмерила матушке Сибири самые большие владения кедровых плантаций.
Слушая лекции в академии, Бабинцев уносился мыслями к нарымским кедровым борам: вечнозеленые нивы абсолютно не требовали затрат людского труда. Дождись порывистых осенних ветров и начинай собирать шишку-паданицу. Милостивая природа произвела щедрый расчет с человеком. Давала возможность насладиться сытым орехом зверям и птицам. Жировались соболи. Спешно производили запасы на долгую зиму белки, бурундуки, мыши. В густой кроне хозяйничали кедровки-трещотки. Медведи устраивали в кедрачах ореховый пир горой. Гудела тайга в горячее шишкопадное время: все торопились на ветровой обмолот.
Из-за болезни сердца, глубоких сабельных ран — отметин Гражданской войны — Бабинцеву пришлось оставить академию. Навсегда перебрался в родные нарымские края.
Зайдя с мороза в барак, Анисим Иванович потер руки, присел на скамейку у стола. Павлуня огрызком карандаша выводил на бересте корявые цифры. Захар не давал ему тяжелые математические задачи. Старался не вводить в них килограммы хлеба, конфет, яблок. Решение таких головоломок давалось мальчику туго. Облизывался, выпускал изо рта слюну, сопел и порывисто вздыхал. Старший братец впускал в несложные задачки килограммы гвоздей, кубометры дров. Встречались жнейки, лошади, бревна, мешки с овсом. Задачи на овес Павлуня решал охотнее всего. Разделит, умножит, сложит и парочку мешков обязательно выделит Пурге.
Бересту со столбиками цифр возчица Марья пускала сперва на растопку. Потом стала складывать берестяную арифметику под подушку. Расправит белую кору на конце столешницы, повертит перед глазами пляшущие цифры — и в темный уголок. На бересте были написаны короткие диктанты. Красовались простенькие рисунки: зайцев, деревьев, лошадок. Возчица внушила себе: с Павлунькиными каракулями, рисунками, цифирью ей крепче спится, хорошо думается о муже Григории.
Дедушка Платон разложил перед собой дратву, сыромятные ремешки, пимные заплатки. Рядышком лежало острое шило с крючком на конце. Починка хомутов, уздечек, валенок доставляла старичку истинное наслаждение. Из непригодных вещи вновь становились нужными, могли служить новый срок в бедное, тыловое время.
Захар сидел рядом, мечтал вслух:
— После войны поеду на учебу в Томск. В фабрично-заводской школе форму дадут: в петлицах молоточки, ремень с блестящей пряжкой.
— Прифраеришься, девки в обморок упадут от зависти, — подкузьмила Марья, боясь встретиться взглядом с одноруким Запрудиным.
— Пусть падают, — не растерялся Захарка, нежно подумав о Варе. Ради нее он сам готов упасть на колени, плакать слезами счастья первой мальчишеской любви.
Платоше жалко расставаться с внуком. Не хочется отпускать в большой город. Считает долгом сделать поучение:
— Для тебя город чужбиной будет. Сторона дальняя, незнакомая. Медведем взревешь. Нам с Зиновией недолго осталось гостевать на земле. Пусть тебя, внучек, жизнь с отцом никогда не разлучает. Где отец, там и дом твой. Гуси долго не улетают на юг, в народе говорят: осень задлится. Никуда не улетай из отчего дома, и задлится твое счастье на земле, не оставленной тобой.
Возчица Заугарова слушает рассудительного старика, кивает почти каждому слову шорника.
— …Мы, Запрудины, харчисто никогда не жили. Зато о душевной чистоте постоянно пеклись. Чистота от поля вспаханного принимается, от трудов праведных, непогрешимых грязной наживой. Ты, Захар, и в деревне сполна пройдешь всю науку жизни. Знавал мужиков — польстились городом, отошли от деревни. Болтаются теперь дерьмом в проруби. Многого хотели, малого добились. Про таких верно говорено: взяли круто, остались тута… Ты, Анисим Иванович, человек грамотный, рассудительный. Скажи: стоит ли мальцу Большие Броды оставлять?
— Горевать не надо. Выучится, ученым человеком в деревню вернется. Иди, Захар, по лесной науке. Заступники и радетели за лес всегда будут нужны. Отпусти мне судьба сто жизней — все сто занимался бы разведением кедровых садов. Кедрачи — клады наземные и ценности неисчислимой. Ни искать, ни копать не надо сокровища, взлелеянные природой.
— Оно так, — соглашается Платоша. — Вот ты, Иваныч, научи парня кедры разводить. Его в город не потянет.
— Научу. Захар сметливый: глазами учит, руками запоминает. Такому стоит рядом со мной повертеться. К делу присмотрится — и мастер готов.
Отозвались о сыне тепло — засияло лицо у Якова Запрудина. Засверкали подвижные глаза. Фронтовик неотрывно глядел на задумчивую Марью. Недоумевал: почему не осчастливит его теплым взглядом? Проворно пришивает верхнюю пуговицу к рубашонке Павлуни, не поднимает глаз от мятого воротника. Звала ведь Якова по молодости на вечерки. В жмурки играли. Визгливо дурачились на васюганском берегу. Даже позволила разок поцеловать за кустами черной смородины. Парнем был в красоте и силе, девки льнули пушинками к смоле. Сидит теперь осрамленный войной — однорукий, с исковыренным осколками лицом. Кому нужен такой? Сдавила обида тугой капканной пружиной. Ведь сердце осталось то же. На месте отзывчивая душа. Не выдавила ее война. Не лопнула она мыльным пузырем от увиденного и пережитого на фронте.
Сознавал солдат: незачем глядеть замужней бабе на неказистого вдовца. Не подступайся к ней. Застолблена мужем. Страшится нарушить железный закон супружества. Отец упрекает: «Не гляди на Марью маслеными глазками. Она не из тех, про кого говорят: муж уехал по дрова — жена осталась вдова. Заугарова — солдатка неуступная. Шашни крутить ни с кем не будет. Гришку с войны дожидается. Отступись от бабы…»
Легко сказать: отступись. Давний поцелуй за смородиной до сей поры опаляет губы, вселяет надежду о сладкой утехе. Конечно, Марья не крученая бабенка, на всю деревню общей женой не будет.
Любил Яша раньше игру в жмурки. Крутится с завязанными глазами, норовит незаметно спихнуть косынку, скрученную жгутом, высмотреть среди разбежавшихся девчонок Марьку-хохотунью. Кружится, растопырив руки, притворно натыкается на деревья, кусты. Сам все ближе, ближе подкрадывается к зажигательной девахе. Грабастал ее всегда неожиданно. Даже теперь ощущает под пальцами гуттаперчевый курганчик — теплый, пружинистый, желанный.
