Леонид Борисович стоял у окна в своей излюбленной позе — руки за спиной, плечи чуть нахохлены — и смотрел на Театральную площадь. Прямо перед ним, через весь торец здания Малого театра, алел огромный лозунг:
«ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА! ВСЕ НА РАЗГРОМ ВРАГА!»
Нарком ужинал. Он смотрел в окно и ел краюху черного сыроватого хлеба, посыпанную солью. На столе дымилась паром большая фарфоровая чашка с чаем.
С утра ничего не ел, а вообще-то есть и не хотелось. Сил нет. Устал. Гудит тяжело в затылке, и противно теснит в груди, тонко жжет за грудиной.
И даже вечерняя огромная победа на Совнаркоме не радовала — сегодня уже занимали и беспокоили новые проблемы…
А вчера Совет Народных Комиссаров окончательно принял представленные им, Красиным, тезисы по внешней торговле. Четыре раза за последние три недели собирался по этому вопросу Совнарком, и только при поддержке Ленина удалось утвердить резолюцию об основных принципах монопольной внешней торговли молодой Советской Республики.
А в перерывах между заседаниями Совнаркома — государственный визит в буржуазную Эстонию, мучительно-напряженные переговоры и вырванный у них мирный договор, договор гарантированный, надежный, без лазеек для обмана и вероломства.
И непрерывный поток документов и посетителей.
Член Реввоенсовета Республики. Народный комиссар путей сообщения. Народный комиссар внешней торговли. Нарком торговли и промышленности. Председатель Чрезвычайной Комиссии по снабжению Красной Армии. Член Совета обороны.
Бесконечный список дел.
Переговоры с немцами…
Хлеб в Поволжье…
Выяснить вопрос о посылке делегации в Финляндию…
Хлеб с Украины…
Наказать военных, самоуправничающих на оружейном заводе в Ижевске…
Хлеб…
Сколько можно подготовить в текущем месяце автомобилей для нужд армии?..
Хлеб…
Вопрос о броневиках…
Нерабочий паек — сто тридцать три грамма хлеба.
Затребовать сведения о выпуске винтовок…
В Москве непригодна для жилья половина квартир…
Продовольственный фонд на исходе…
Запас муки в столице — на семь дней.
Из подвижного трамвайного состава действующих сорок шесть вагонов…
Хлеб… Хлеб… Хлеб…
Что делать? Как накормить миллионы голодных ртов? Ведь им ждать некогда!
Антанта трещит. Месяц назад Верховный Совет Антанты с зубовным скрежетом и сердечными стенаниями вынужден был под нажимом своего пролетариата и собственных экономических обстоятельств согласиться на торговлю с Россией.
Конечно, не с Советским правительством, а с кооперативными учреждениями, но это все равно прорыв в непроходимой ранее стене блокады, торгового ошейника, которым хотели задушить Республику.
Ничего, ничего, мы еще посмотрим. Мы еще с вами, господа, повозимся всерьез!
Секретарь приоткрыл дверь:
— Леонид Борисович, к вам Шестаков.
Красин промокнул салфеткой губы, кивнул:
— Просите! Жду с нетерпением…
И пока Шестаков еще не вошел, аккуратно завернул остаток хлеба в чистый лист бумаги, спрятал в стол.
Дверь снова открылась — в кабинет вошел высокий военмор, левую руку он осторожно нес на перевязи.
Красин шагнул ему навстречу:
— Здравствуйте, Николай Павлович! Рад с вами познакомиться! О вас очень хорошо отзывались Дыбенко и Кедров.
Шестаков сдержанно улыбнулся:
— Спасибо…
Красин приветливо дотронулся до его плеча:
— Они, собственно, и были инициаторами нашей встречи. А что с вашей рукой?
Шестаков улыбнулся:
— Да ничего серьезного. Пустяковая царапина, через пару дней заживет.
— Ну, прекрасно. Потому что Кедров рекомендовал вас руководителем одного очень ответственного дела, которое тут у нас затевается… — Красин принялся листать лежавшую у него на столе докладную записку.
Шестаков осмотрелся. Кабинет, он же личная квартира члена Реввоенсовета Республики, народного комиссара внешней торговли и путей сообщения, был невелик: двухкомнатный номер Второго Дома Советов — бывшей гостиницы «Метрополь». Увешанные картами стены, длинные столы с теми же картами и папками бумаг, худосочные венские стулья, протертый диван. Через открытую дверь во вторую комнатку была видна железная койка, застеленная солдатским одеялом.
— Я представлял вас гораздо старше, — сказал Красин, отрываясь от записки.
Шестаков ответил очень серьезно:
— К сожалению, этот мой недостаток обязательно пройдет, Леонид Борисович.
— Вам лет двадцать пять?
— Двадцать шесть.
— Ах, дорогой Николай Павлович, как я вам завидую! — сказал Красин искренне, и мягкие бархатные глаза его увлажнились: — Я вас почти вдвое старше, мы ведь ровесники с Владимиром Ильичем…
Шестаков покачал головой:
— Вам грех жаловаться, Леонид Борисович, вы, как говорится, в возрасте «акмэ».
Красин рассмеялся:
— Возраст расцвета? Вообще-то, конечно. И я не жалуюсь, просто хочется успеть побольше — и повоевать, и поработать, и поторговать. А если совсем честно — пожить хорошо ух как охота! Но, увы, пока недосуг…
Красин жестом пригласил Шестакова сесть около стола, вернулся на свое место.
— Чаю хотите?
— С удовольствием, — просто согласился Шестаков. — Замерз основательно по дороге к вам.
Секретарь принес Шестакову большую чашку с горячим чаем. Моряк с видимым удовольствием охватил ее рукой, стал греть ладонь.
Красин прихлебнул из своей чашки, отставил ее в сторону:
— А теперь, Николай Павлович, я бы попросил вас рассказать о себе, хотя бы в нескольких словах.
— Попробую, — сказал Шестаков и, не удержавшись от искушения, сделал несколько маленьких торопливых глотков. Чай был крепкий, настоящий. — Я из Сибири, отец мой — рабочий. Грамоту он узнал самоуком, но меня отправил учиться в Томск. Окончил училище с медалью…
— Вы там и познакомились со ссыльными социал-демократами? — осведомился Красин.
— Да. Именно с их явками и связями я прибыл в Петербург. Поступил в Технологический, работал по заданию Комитета со студентами и рабочими.
— В партию уже в Петербурге вступили?
— В тринадцатом году. А летом четырнадцатого Комитет решил меня направить на фронт — для ведения работы среди моряков.
— Вольноопределяющимся?
— Почти. Мне ведь пришлось уйти со второго курса. Вот я и поступил в юнкера флота.
— И как служилось?
Шестаков улыбнулся:
— Карьера у меня получилась стремительная. В тысяча девятьсот пятнадцатом году произвели в мичманы, служить направили в минную дивизию. В шестнадцатом за набег на Данциг наградили орденом Станислава, а за бой на дредноуте «Слава» — я там был уже лейтенантом — пожалован Владимиром.
