Загадочный тон, которым Обольянинов произнес эти слова, напомнил Белозерскому ходившие на его счет сплетни: «Да он и вправду шпион! Вот бестия!»
— Я с удовольствием приму ваше условие, дорогой мой Семен Андреевич, — сладко запел Илья Романович, — если только оно не заденет моей дворянской чести и не потребует денежного вспомоществования. Ведь я стеснен в средствах.
— Однако, князь, — рассмеялся Обольянинов, — вы в ответ на мое единственное условие выдвинули целых два! Так можно черт знает до чего договориться! Давайте-ка лучше выпьем!
Он сам разлил в бокалы остатки вина и провозгласил тост за победу наших войск в Пруссии.
На следующий день, несмотря на то что началась весенняя распутица, Илья Романович засобирался в дорогу. «Переждали бы неделю-другую, — уговаривал его Обольянинов, — а потом, с божьей помощью, вместе тронемся в путь. Вместе-то веселее, и детишкам обоюдное удовольствие…» Но Белозерский сослался на то, что в Москве ему необходимо уладить кое-какие срочные дела.
Князю предстоял нелегкий разговор с ростовщиком Казимиром Летуновским. Хотя поляк и сделался сговорчивее после того, как Илья Романович вступил в права наследства, однако по-прежнему был прижимист и скуп и выдавал деньги из сундука Мещерских с большой неохотой, припоминая всякий раз Белозерскому его былое мотовство и разгильдяйство. А деньги князю были крайне необходимы для устройства в Петербурге. Он подозревал, что поездка в столицу затянется.
С графом они уговорились встретиться в Петербурге в первых числах апреля, Обольянинов даже пригласил князя с сыном пожить в его доме на Каменном острове. Илье Романовичу все это казалось весьма подозрительным. «Что задумал этот выжига? — ломал он голову. — Уж не хочет ли он использовать меня в своих грязных шпионских плутнях?» За бутылкой кьянти Обольянинов заверил его, что деньгами он обеспечен по гроб жизни и никогда ни у кого не попросит в долг. Это несколько успокоило князя, хотя и ненадолго. Он опасался как давать в долг, так и быть кому-то обязанным, тем более такому скользкому человеку, как Обольянинов.
До Москвы еле добрались. Дормез то и дело увязал в грязи, его приходилось вытаскивать силами местных крестьян из придорожных деревень. Эти землепашцы, избалованные подачками горе-путешественников, по горячему убеждению Белозерского, готовы были сами рыть ямы на тракте, чтобы заработать полтинник-другой. Князь торговался с ними за каждую копейку, но мужики встречали эти попытки неприветливо, и он все равно понес непредвиденные расходы.
Добравшись наконец до дома и въехав во двор, Илья Романович был неприятно поражен следующей картиной. Его больной и немощный сын Глеб играл в пятнашки с дворовой девочкой лет десяти. Дети азартно прыгали через лужи и звонко смеялись.
— Не догонишь! Ни за что не догонишь! — кричал Глеб.
— А вот возьму и догоню вас, барин! — задорно отвечала востроносая девчонка. Она была старше Глеба, но не ловчее — растоптанные валенки огромного размера, явно материны, мешали ей гоняться за мальчиком.
Старый слуга Архип, сидевший на ступенях крыльца, мастерил бумажный корабль и весело приговаривал:
— Куда тебе, Фёклуша, угнаться за молодым барином! Он, почитай, у нас лучший бегун. Быстрее его нету.
Вдруг Глеб резко остановился, неожиданно наткнувшись на взбешенный взгляд отца. Илья Романович смотрел на сына из оконца въезжающего во двор дормеза, его бледное лицо было искажено яростью. У мальчика внутри что-то сжалось от ужаса, к ногам будто прицепили пудовые гири. Он не мог тронуться с места. В тот же миг сзади на него налетела ни о чем не подозревавшая Фёкла, и они вместе повалились в лужу.
— Что ты наделала, дура! — заорал вне себя Глеб. С его одежды ручьями лилась вода, лицо оказалось перепачкано в грязи. Девочка усердно зашмыгала носом, готовясь зареветь. Подоспевший на помощь Архип суетился возле маленького барина, пугливо оглядываясь на дормез:
— А вот мы умоемся, переоденемся в сухонькое, и снова можно играть, вся недолга.
Он взял Глеба за руку и повел его к крыльцу.
— Стой! — раздался у него за спиной голос князя. Илья Романович, ступая прямо в лужи, направлялся к слуге. За ним вприпрыжку бежал Борис, донельзя довольный тем, что мучительная езда по раскисшим дорогам осталась позади. — Разве так положено рабу встречать барина, старая скотина?!
Он размахнулся и изо всей силы полоснул Архипа кнутом по голове. Фёкла с визгом бросилась наутек. Глеб задрожал всем телом, сжав маленькие кулачки. Его побледневшее лицо передергивал тик, глаза метали молнии. Он напоминал в этот миг дикого звереныша, который вот-вот изловчится и вцепится когтями в своего врага.
— Что ты вылупился на меня? — процедил сквозь зубы князь и уже занес кнут, чтобы ударить сына, но на локте у него повис Борисушка.
— Не надо, папенька, — заскулил он, — не бейте Глебушку! Уж лучше меня!
— Тьфу, заступник! — сплюнул князь и смахнул с руки Борисушку так резко, что тот едва не упал ничком в лужу. Ему вслед полетел кнут. Разъяренный Илья Романович ушел в дом.
Перво-наперво он отыскал Евлампию в комнате гостевого флигеля и без предисловий набросился на няньку:
— Зачем выпустила Глеба во двор? Он промок до нитки. Немедленно пошли за врачом!
Карлица, ошеломленная внезапным явлением князя, метнулась из флигеля во двор, крикнув на ходу слуге:
— Живо за доктором!
Но Глеба во дворе уже не было, он убежал в свои комнаты, размазывая слезы по грязному лицу. Старый Архип, едва поспевая за ним, бранил свои больные ноги, а упавший духом Борисушка плелся сзади. На его заступничество брат ответил едко, без тени благодарности: «Впредь не лезь, куда не понимаешь, и не смей заступаться, хоть бы он забил меня до смерти!» Совсем не так Борис представлял возвращение домой. Ведь он сдержал свое обещание, с помощью тысячи хитростей сделал для брата дубликат ключа от библиотеки, но это не смягчило Глеба. Он по-прежнему ненавидит его.
Тем же вечером у Глебушки поднялся жар. Доктор приезжал дважды. Мальчик не хотел никого видеть и снова замолчал. На вопросы Евлампии и старого Архипа он не отвечал и даже не оборачивался, будто оглох и онемел в одночасье.
Илья Романович принял доктора Штайнвальда в кабинете, изобразив на лице крайнюю озабоченность.
— Никаких признаков инфлюэнции я не нахожу, — осторожно начал немец. — Возможно, мальчик переволновался и горячка его вызвана нервами.
— Да, он, знаете ли, очень-очень нервный ребенок, — подтвердил князь и поспешил заверить: — Для его выздоровления я ничего не пожалею, не поскуплюсь на самые дорогие лекарства.
