— По–моему, самое страшное, это когда ты неинтересен для женщины.
Костя молчал.
— Она ждет от тебя умных речей, — продолжал Андрей, — а у тебя язык словно деревянный.
Костя и на этот раз долго молчал. Но потом, видя, что его друг завел с ним не праздный разговор, заметил:
— Умных женщины любят — это верно, но умный и речистый — не одно и то же. Так–то, Андрюха.
Самарин повернулся к Пивню. Улыбнулся. И было в этой улыбке много смысла, тепла и благодарности.
Возвращаясь из магазина, Борис Фомич осторожно открыл замки и растворил дверь квартиры. По особенному лоску ковра, лежавшего в гостиной, заключил, что жена его, Маша, уж прошлась по комнатам с пылесосом и теперь на кухне готовит завтрак.
— Машенька, а я тебе сливок принес, — объявил Борис Фомич из прихожей. И прислушался, но ответа жены не последовало. Или она не слышала, или слышала, да не хотела отвечать, ждала, когда муж принесет покупки на кухню.
Каждая семья живет по–своему: Каиров Борис Фомич и Мария Павловна Березкина живут скучновато. Будь у них квартира поменьше, а семья побольше, они бы, может быть, жили по–иному. Но квартира у них большая — из четырех комнат: трех больших и одной маленькой, для домашней работницы. Однако домашней работницы нет: то ли сам Борис Фомич не стремится её иметь, то ли супруга его, Мария Павловна, не нуждается в помощи. Впрочем, давно — может быть, два, а может, три года назад — Каиров предложил Марии нанять работницу, но Мария Павловна равнодушно встретила предложение мужа. «Не надо. Вот Василька возьмут в детский садик, нам и не нужна будет работница», — сказала тогда Мария. И Борис Фомич ускорил хлопоты по устройству Василька в детский садик, да ещё в загородный, недельный. С тех пор супруги и живут одни в большой профессорской квартире.
Каировы живут в девятиэтажном Доме учёных, в центральном районе Степнянска. В комнатах и на кухне все сияет чистотой и порядком. Борис Фомич часто говаривает: «Нигде я так полно и так целебно не отдыхаю, как в своей собственной квартире. Вот уж не понимаю людей, которые рвутся в санаторий».
— Маша, Машенька! — входит он бодрый и счастливый на кухню. — Надеюсь, ты оценишь мой подвиг: я выстоял очередь и купил тебе сливки.
Я же знаю, как ты любишь сливки. Свежие, только из совхоза.
— Спасибо, Борис, я сейчас испеку блинчики.
— Ты молодчина, Машенька. Ради воскресенья устроим царский завтрак.
Маша приготовила тесто, а Борис Фомич продолжал начатую женой уборку квартиры. Он протирал фланелевой тряпкой полированную мебель, расставлял вазы, статуэтки и прочие предметы украшения в том единственно правильном и разумном порядке, который был подсказан его взглядом на симметрию, красоту и вкусы времени. Он был весел, даже игрив, в нем то и дело прорывалось желание запеть или на блестящем паркетном полу изобразить пируэт, но он сдерживал эти свои порывы, боясь, как бы Мария его не осмеяла.
Маша тоже оставалась в хорошем настроении. Она знала: скоро приедет из детсада Василек, его привезет шофер Бориса Фомича; привезет через час, через два, но мать, проникаясь все большим нетерпением, то и дело подходила к окну, провожала взглядом каждую черную «Волгу».
Василек любил коктейль; Маша только вчера в магазине «Для семьи, для дома» купила батарейную машинку для сбивания коктейля и теперь делала смесь из молока, мороженого, сиропа, опустила в кастрюльку лопасти смесителя и включила машинку. С удовольствием наблюдала, как пенится и вздымается воздушно–розовая масса.
Внимательный Борис Фомич не мог не заметить, как счастливо переменилась его жена после курорта. Лицо её словно бы разгладили и подрумянили, а в глазах, хранивших усталость от беспрерывных репетиций и спектаклей, засветился веселый блеск молодой жизни. Он, как только встретил её на вокзале, сказал: «Теперь я вижу, как тебе нужен был курорт!.. Ты, Машенька, словно заново на свет родилась». Она смеялась и ничего не отвечала мужу. «Пусть пребывает в счастливом заблуждении, пусть пребывает…» Маша и себе–то боялась признаться, в чем состояла причина её перерождения. Она не хотела думать о Самарине, постоянно гнала от себя мысли о нем, но воспоминания о нем беспрерывно являлись ей, и она не без страха въезжала в Степнянск. В первые дни после приезда с тайным трепетом выходила она на улицы города; ей все время казалось, что вот сейчас, сию минуту встанет перед ней Самарин, улыбнется своей невзрослой и недетской улыбкой, скажет: «Я вас ищу по всему Степнянску. Пойдемте». Мария и сейчас, стоя у газовой плиты и ожидая Василька, ловит себя на мысли, что думает–то о Самарине и что не думать о нем не может.
— Маша! Машенька!..
— Чего тебе? — отозвалась Мария из кухни.
— Кто наливал воду в пепельницу?
Борис Фомич с нетерпеливой миной пронес серебряную узорчатую пепельницу в ванну и, проходя мимо кухни, не взглянул на Марию. В глазах его остро блеснул недобрый огонек.
— Василек ещё в прошлое воскресенье делал мыльную воду, пускал пузыри, — пояснила Маша, — а я забыла её помыть.
Из ванной вышел Борис Фомич, подошел к жене, поцеловал её в щечку:
— Пустяки, Машенька, мне было странно видеть воду в пепельнице, вот я и спросил тебя. А так конечно же пустяки.
Он поставил пепельницу на середину полированного стола, отошел в одну сторону, в другую — смотрел на нее с наслаждением, прищелкивал пальцами.
Маша вынула из духовки тушеную морковь, стала резать её на мелкие, ровные квадратики. «Знает ведь, что Василек пускал пузыри, знает! — с досадой думала Мария. — А если знает, чего же спрашивать…»
Ей всякий раз больно было сознавать, что Василек рос без отца. То, чего она искала в замужестве, — а именно того, что Борис хоть в какой–то степени заменит Васильку отца, — эта её тайная надежда осталась неосуществленной. А в том, что у Василька не было отца, она винила себя — никого больше, только себя. «Ну вы повздорили, — обращалась она частенько к себе и своему бывшему мужу, — вы разошлись, разъехались, но он–то, он–то при чем — это крохотное, невинное создание!»
Думы о судьбе Василька являлись сами собой, и она не могла с ними сладить. Ей было ещё хуже, ещё больнее, если кто–то чужой, грубый коснется раны, разворошит давнюю неизбывную боль. Приготовив завтрак. Маша позвала мужа:
— Ты, Борис, кушай, я пойду отдохну. Нездоровится что–то.
Она пошла в свою комнату, прилегла на софу. Читала записки французского врача Аллена Бомбара «За бортом по своей воле». Вот уже два года Манечка, как иногда зовет свою жену профессор, читает только письма, записки, мемуары.
