Я отправился на улицу Альфонса де Невилля, где жил французский посланник при Лаутенбургском дворе; по дороге я припоминал все подробности моей беседы с профессором Тьерри. Да, он несомненно знает больше, чем он решился мне сказать, думал я. «Не делаю ли я, в самом деле, большой глупости? Э! Да что! Увидим! Было бы ещё глупее упустить двадцати пяти лет от роду случай зарабатывать 12 тысяч франков в год и влачить в Париже жалкое существование, без всяких видов на будущее». И даже теперь, после всего того, что я пережил, мнение моё на этот счёт остаётся без перемены.
Когда меня ввели к полномочному министру, графу де Марсе, он находился в обществе симпатичной дамы лет сорока, которая делала ему маникюр.
Граф Матье де Марсе по внешности, выражению лица и представительности производил впечатление римского сенатора; при этом сдержанность, полная дипломатической недоговоренности и таинственности. Человек с такой внешностью может позволить себе роскошь иметь совершенно пустую голову.
— Не нахожу слов для извинений за бесцеремонность, с которой я позволяю себе принять вас в такой обстановке, господин Виньерт, — произнёс он самым галантным тоном. — Но время, особенно здесь, в Париже, — вы сами знаете, что за драгоценная для всех вещь время. Подумайте, как я должен экономить его здесь, в Париже, где я провожу всего-навсего две недели в году.
Он высыпал предо мною ещё с полдюжины подобных банальностей, разглядывая себя в зеркале и украдкой рассматривая меня. Мне показалось, что этот первый экзамен, столь важный в глазах человека с таким умственным кругозором, не был для меня неблагоприятен. Но в то же время я понял, что едва ли я внушил ему выгодное мнение насчёт манеры университетских людей одеваться.
Опустив руку в тепловатую розовую жидкость, он решил приступить к делу.
— Я не позволил бы себе, господин Виньерт, пригласить вас для того, чтобы подвергнуть вас своего рода экзамену; впрочем, я, собственно говоря, даже не совсем компетентен в этом. Мне уже известно, что вы обладаете в достаточной мере всеми необходимыми научными знаниями. Что же касается гарантий, так сказать, моральных и интеллектуальных, то мне незачем проверять их самому, раз я уже получил их от рекомендовавшего вас нашего общего друга Рибейра.
Я поклонился; он тоже поклонился. От своей речи он, видимо, был в восторге.
— Вы, без сомнения, желаете знать, в чём будет состоять ваша роль в Лаутенбурге? О, это не так серьёзно! Для занятий науками у герцога Иоахима уже имеется учитель. Обучение его военному делу возложено на майора Кесселя. Вы же будете преподавать ему французский и историю, всеобщую историю, само собою разумеется. Есть, впрочем, ещё одна вещь, которой великий герцог особенно интересуется.
«Мы подходим к самому главному», — подумал я, вспоминая подозрения профессора Тьерри.
— Хорошо ли вы читаете стихи?
Как ни прост был этот безобидный вопрос, но я опешил.
— Как вам сказать? Признаться, мне трудно…
— А между тем это самое существенное. Великий герцог сказал мне, чтобы я на это обратил особое внимание, и вот по какой причине. Великая герцогиня Аврора безумно любит французскую поэзию. Возможно, что время от времени вас будут приглашать к ней. Она беспрестанно жалуется, что в этом отношении Лаутенбург даёт ей очень мало, и вот его высочество хочет сделать герцогине сюрприз. «Мой дорогой граф, — сказал он мне, — я знаю, что вы человек начитанный и обладаете хорошим вкусом; я на вас полагаюсь». Прошу извинения, что в этом вопросе я действительно вынужден просить вас предоставить мне возможность самому убедиться.
И, указав мне своей, всё ещё влажной, рукой на стеклянный шкаф с книгами, он прибавил:
— Там вы найдёте прекрасных поэтов. Выберите любого и прочтите первое попавшееся стихотворение.
Сказать по правде, там оказались только устаревшие авторы. Я взял первый попавшийся томик стихотворений Казимира Делавиня, и, хорошо ли, плохо ли, прочёл превосходную его поэму «Преддверие рая».
— Восхитительно, прелестно, — тоном знатока воскликнул Марсе. — Не правда ли, мадам Мазра?
Маникюрша издала нечто вроде клохтанья, долженствовавшего выразить экстаз, в который её привело стихотворение. Немало я видел в своей жизни курьёзных сцен, но более курьёзной — никогда.
— Всё идёт как нельзя лучше, — сказал Марсе и встал. — Мне нечего говорить вам о том, что там, в Лаутенбурге, к вам будут относиться с отменной предупредительностью. Великий герцог — сама изысканность. Великая герцогиня… — он поднял глаза к небу, — русская; что касается её красоты, то этим всё сказано. Принц Иоахим очень послушный юноша, но особенно живым умом не отличается. Впрочем, нельзя же и требовать от немца той живости ума, которой отличаемся мы, французы. Наконец, должен вам сказать, что все мужчины там, при дворе, очаровательны, а дамы восхитительны. Ездите вы верхом? — Я отрицательно покачал головой.
— Научитесь. Вы будете ездить с Кесселем. Это кавалерист высшей марки… Вы придёте ко мне завтракать в миссию. Там у меня имеется одна фривольная вещица работы Пуаре; вы её увидите по моём возвращении туда, дней через десять: ведь вы уедете раньше меня. Вы должны поспешить туда как можно скорее, вас ждут. Если вы уедете послезавтра в десять часов вечера, вы прибудете в Лаутенбург в воскресенье утром в девять часов.
— Слушаю, — сказал я.
— Передайте мой почтительнейший поклон великому герцогу и сложите к ногам её высочества, великой герцогини, выражения моей благоговейной преданности. Ах, мой бог, какой я рассеянный! — Он встал, взял свой портфель и вынул оттуда запечатанный пакет.
— Главноуправляющий, г. Сольдау, просил меня передать вам это на дорожные расходы. Желаю вам успеха. До скорого свиданья. Прошу извинения, мадам Мазра. Теперь я весь к вашим услугам.
В Париже я никогда не тратился на извозчика; исключение составляли те редкие случаи, когда я, уезжая на каникулы или возвращаясь с каникул, имел с собой чемодан. Но теперь, не успел я выйти от графа, я взял первого попавшегося извозчика, чтобы поспешить домой, — до того я горел нетерпением
поскорее увидеть содержимое пакета, который я не решился вскрыть на улице. Теперь только я стал ощущать, какие выгоды и преимущества даёт общение с великими мира сего.
«Господина наставника имеют честь просить, — гласила бумага с бланком герцогской канцелярии, — принять прилагаемую при сём сумму: гонорар за первые три месяца и, кроме того, тысячу марок на покрытие расходов по путешествию».
В пакете оказалось 3.500 марок. Это составляло более 4.000 франков.
И вот я, который лишь вчера прибыл в Париж, не зная, хватит ли у меня денег на неделю, стал сразу обладателем суммы более чем в 4.000 франков.
