А теперь она не знала, жив ли он! Она вообще ничего не знала: его увели от нее, и нельзя было оплакать его бездыханное тело, если он погиб, так и не сумев доказать свою невиновность!
Между тем долгая ночная скачка весьма утомила подручных принца Гонзага.
Барон фон Бац недовольно сопел и фыркал; Монтобер, Носе, Лавалад и Таранн предавались невеселым размышлениям. Что до толстяка Ориоля, то он храпел, уткнувшись лицом в гриву, и снилось ему, что прелестная Нивель за один поцелуй требует от него столько синеньких акций, сколько есть капель воды в Миссисипи.
Эти господа на рассвете обычно вываливались шумной пьяной толпой из Пале-Рояля, где веселились на оргиях регента, – а сейчас у них подводило животы от невольного поста, и молчание их становилось зловещим.
Конь Пейроля, опустив голову, то и дело ухватывал зубами хвост лошади Гонзага, на что всадник не обращал ни малейшего внимания. Физиономия фактотума вытянулась еще больше: он походил на призрак, закутанный в траурный плащ.
Ему было не по себе, хотя он знал, что основная часть его состояния пребывает в безопасности за границей, а за подкладкой камзола у него скрывается толстая пачка ценных бумаг. Однако он жалел, что не прихватил вдвое больше, понимая, впрочем, что и эти сокровища были под угрозой – ведь по пятам за ними мчался грозный шевалье с его ужасной шпагой.
Лишь у Филиппа Мантуанского на устах блистала принужденная саркастическая улыбка.
Если бы он громко расхохотался, смех его прозвучал бы фальшиво…
И все же улыбка его не была чистым притворством. В свое время он полагал, что проигранная партия может завершиться лишь ударом шпаги Лагардера. Но он проиграл – и при этом не погиб! Стало быть, он по-прежнему оставался хозяином положения, а Лагардер не оправдал своей репутации беспощадного и молниеносного мстителя.
И Гонзага улыбался, тогда как все, кого он увлек за собой в своей мести и в своем падении, заливались слезами или изнывали в тоске – и в душе проклинали его… Он улыбался, потому что считал себя уже в безопасности, и высокомерно бросал вызов судьбе, не ведая, что кара в назначенный час непременно настигает преступника.
Наклонившись еще раз к дверце кареты, он произнес с насмешливой любезностью:
– Милые дамы, вам, должно быть, никогда прежде не приходилось видеть восход солнца… Если желаете, то можете выйти и взглянуть на него, а заодно и набрать цветов на этом лугу. Времени у нас достаточно.
Этот человек, чья звезда закатилась накануне, также желал видеть, как поднимается светило Господне, которому от века суждено освещать как добродетели, так и пороки людские.
Аврора, забившись в угол кареты, отказалась наотрез. Она не желала сносить оскорбительных взглядов Гонзага и лишний раз показывать ему свои покрасневшие глаза и подвенечное платье… Претили ей и его сообщники – те, что встали стеной вокруг убийцы Невера и ополчились на нее и на Лагардера. Донья Крус была иного мнения.
– Пойдем, – сказала она. – Даже если мы задержим беглецов всего лишь на четверть часа, мы все равно поможем нашим спасителям. Проигрыш одних – это выигрыш для других.
– Если Анри не умер, он слишком далеко, – печально отозвалась окончательно павшая духом мадемуазель де Невер.
– Почем ты знаешь? Ведь я цыганка, сестренка, и могу угадывать будущее… Так вот, я тебе говорю, что твой Лагардер совсем близко.
– О, если бы это было так! – вскричала Аврора. – Флор! Дорогая моя Флор! Если бы меня увезли одну, я чувствую, что не вынесла бы… Я бы уже умерла! С тобой я могу еще надеяться…
– Так надейся! Надейся, молю тебя… и будь сильной!
Они обнялись, а в окошке вновь возникло лицо Гонзага.
– Неужели вам не понравилось мое предложение? – спросил он. – Я полагал, что оно доставит вам радость…
– Мы согласны, – произнесла донья Крус, – прикажите остановить карету.
Обе девушки, ступив на землю, огляделись: перед ними простирались поля, усеянные жемчужинками росы.
На каждой травинке сверкала капля. Вдали виднелась небольшая роща, окутанная голубой дымкой в лучах занимавшейся зари.
Но слишком кровоточили сердца Авроры и Флор, чтобы могли они наслаждаться несказанной красотой природы. На глазах у них выступили слезы страдания и любви. За каждую из этих слезинок-жемчужин Лагардер и Шаверни заплатили бы потоками крови, но сейчас некому было осушить их.
– Нам спешиться, – спросил принц, – или ваша прогулка будет недолгой?
Аврора испуганно отшатнулась… Она не желала, чтобы все эти люди стали свидетелями ее горя.
– Нет, – сказала она решительно, – городские укрепления совсем близко. Мы пойдем за вами пешком.
Она шла, держа донью Крус за руку.
– Здесь не так красиво, как в Испании, – промолвила последняя. – Как же я люблю ее, мою Испанию! Но сердце мое печально, хотя мы и едем туда! Я готова молиться, ради тебя и ради себя самой, чтобы мы не добрались до границы, Аврора!
– Ты велела мне не терять надежды, – ответила мадемуазель де Невер, – а теперь стала сомневаться, как и я! Да, если мы окажемся там, нас никто не спасет…
– Вовсе нет, – тихо возразила Флор, – ты забыла о моих друзьях. Цыгане с горы Баладрон помогут нам…
– Они помогают лишь тем, у кого есть золото… а мы ничего не имеем…
– Все у нас будет… Не бойся, сестренка, прежде чем мы доберемся до Испании, много чего произойдет.
Тут она углядела на краю борозды кустики какого-то дикого растения с ярко-красными цветами, стремглав кинулась туда, сорвала один из них, стала рассматривать лепестки, а потом принялась обрывать их с забавной благоговейной размеренностью.
Не слыша слов подруги, она беззвучно шептала что-то, и в ее широко раскрытых глазах мерцала тайна.
Внезапно она отбросила цветок в сторону и, схватив Аврору за руку, с силой сжала ее пальцы.
– Обернись, – сказала она еле слышно. – Смотри в сторону солнца, но заклинаю – ни единого звука или жеста!
Аврора послушно повернула голову… Но потрясение оказалось слишком сильным. Она вдруг так побледнела, что Гонзага тревожно поворотился в седле, пристально вглядываясь в горизонт.
И он увидел то, что так потрясло мадемуазель де Невер.
На вершине небольшого холма, освещенный лучами восходящего солнца, стоял Анри де Лагардер, и принцу на миг показалось, что на него надвигается сказочный могучий великан, размахивающий мечом.
– В карету, мадемуазель! – вскричал Гонзага. – В Шартре мы сменим лошадей и тут же двинемся дальше… У нас мало времени.
Донья Крус, некогда искренне привязанная к нему, смерила его вызывающе-дерзким взглядом, в котором не было жалости.
