Шванн, узнав о намерении своих гостей, испугался.
— Дай Бог, чтобы все обошлось благополучно,— пробормотал он,— шутить с нашей речкой опасно!
Маркиз и Симон отправились в путь.
Между тем Робекаль и Ролла, согласно их уговору, встретились на большой дороге и долго перешептывались между собой. Они оба ненавидели Жирделя, Перепелочку, Бобишеля и Фанфаро. Сегодня же вечером они решили отделаться навсегда от Жирделя и Фанфаро. Ролла любила Робекаля, и муж стал для нее препятствием, а Робекалю очень уж хотелось приобрести в собственность балаган Жирделя со всеми костюмами и аксессуарами.
— Пожалуйста, пожалуйте, господа, сейчас начинаем! — кричал Бобишель, стоя у кассы и приветливо кланяясь публике.
— Придет ли она? — шептала про себя Перепелочка.
В своем белом платьице, усеянном незабудками, в венке из незабудок же на голове, она была очень мила.
— Все устроено,— шепнул на ухо Ролле Робекаль.
В эту минуту в балаган вошла Ирена де Сальв.
— Это она! — в смущении прошептала Перепелочка, прижав руку к сердцу и озабоченно глядя на Фанфаро.
Гимнаст приводил в порядок гири и брусья, необходимые Жирделю при его упражнениях, и, занятый своим делом, не обращал внимания ни на кого. Перепелочка успокоилась.
Ирена без всякого стеснения прошла вперед и уселась рядом со старой крестьянкой. В толпе зашептались.
Графы де Сальв, связанные родственными отношениями с королевской династией, всегда занимали высокое положение при дворе и были известны своим богатством.
Дед Ирены в 1793 году сложил голову на эшафоте, его сын служил военным и в 1812 году отправился в Россию, где и был убит. Его вдова с дочкой, которой тогда пошел четвертый год, удалилась в свой замок близ Ремирмона и всецело отдалась воспитанию малютки.
Ирену баловали до крайности и, конечно, этим испортили ее характер. Слыша отовсюду, что она богатая наследница и притом замечательная красавица, молодая девушка скоро пришла к убеждению, что на свете деньги решают все.
Когда Ирене исполнилось пятнадцать лет, мать ее опасно захворала, и ее разбил паралич. Прикованная к своему креслу, графиня воскресала лишь тогда, когда в ее комнату вбегала дочь с улыбкой на лице.
Характер у Ирены был крайне капризный и состоял из какого-то калейдоскопа противоречий. Как-то раз в замок приехал нотариус и долго беседовал наедине с графиней. На другой день Ирене объявили, что она выходит замуж.
Девушка отнеслась к этому известию вполне равнодушно: воля матери для нее была законом. Она совершенно не знала, каков ее жених, виконт де Тализак,— это ей было безразлично.
Повинуясь минутному капризу, она приехала в балаган акробатов, не сводила глаз с Фанфаро и даже, к великому ужасу своей гувернантки, заговорила с красивым гимнастом.
Перепелочка тоже была неспокойна: в ней проснулась ревность… Что могло быть общего между этой богатой наследницей и юношей, которого Перепелочка в душе считал? уже своим?
Между тем началось представление по заранее объявленной программе.
Жирдель играл пудовыми гирями, как мячиками, Ролла глотала камни и живых голубей, Робекаль — ножи и сабли, а Перепелочка грациозно танцевала на канате.
Фанфаро поспевал везде; он подавал и принимал гири, необходимые Жирделю, аккомпанировал на тамбурине Робекалю и на скрипке — Перепелочке, кроме того усиливал эффект комических выходок Бобишеля разными удачными каламбурами и шутками. А сам он должен был появиться лишь во втором отделении. В конце первого отделения стоял номер, везде и всегда с громадным успехом исполняемый Жирделем.
На арене в это время устанавливали необходимые для этого приспособления, состоящие из большого бруса, поддерживаемого двумя столбиками. На середине бруса был укреплен специальный механизм, с которого спускалась железная цепь с крюком на конце.
Фанфаро подкатил пустую бочку, которую на глазах публики стали наполнять камнями и кусками железа. Весу в ней было до тридцати центнеров. Бочку, наполнив, заколотили и обмотали цепью, пропущенной сквозь кольца в бочке. На арену вышел Жирдель в обычном своем костюме атлета, на подбородке его была повязка с железным крюком.
Жирдель поклонился публике, зацепил крюком бочку и заложил руки за спину. Фанфаро стоял рядом с ним и временами трубил в большую трубу. При каждом звуке трубы бочка поднималась на несколько дюймов, и вся публика, затаив дыхание, внимательно следила за опасным номером Жирделя. Теперь бочка находилась над головой силача. Публика оглушительно зарукоплескала, но тут раздался какой-то зловещий грохот. Толпа вскрикнула…
Фанфаро моментально бросился к бочке и подхватил ее… Что же случилось?
Жирдель неподвижно без чувств лежал на помосте, Фанфаро, тяжело дыша, бледный как смерть, опустил бочку и подошел к силачу.
Цепь разорвалась, и если бы не присутствие духа Фанфаро, бочка раздавила бы Жирделя.
Перепелочка, рыдая, склонилась над отцом, Фанфаро и Бобишель осторожно поднимали несчастного, а Ролла ревела в притворном горе. Робекаль исчез…
— О, Фанфаро, неужели он умер? — простонала Перепелочка.
Фанфаро молча склонился над Жирделем, а Ролла злобно взглянула на юношу и прошипела:
— Не прикасайся к нему — я сумею привести его в чувство.
Фанфаро посмотрел на нее в упор, и она побледнела: юноша приложил ухо к груди Жирделя и вздохнул свободней.
— Слава Богу, он жив! — сказал он.
Перепелочка вскрикнула и лишилась чувств, а придя в сознание, она увидела себя в объятиях Ирены.
Графиня поспешила на помощь Жирделю, но флакон с нюхательной солью оказался бесполезным — гимнаст не открывал глаз.
— Погодите, я знаю, чем ему помочь! — с уверенностью сказал Бобишель.
Лезвием ножа он разжал крепко стиснутые зубы Жирделя и влил ему в рот глоток коньяку.
Средство это подействовало: силач открыл глаза, глубоко вздохнул и приподнял голову.
— Ура! Он спасен! — крикнул клоун, прослезившись от радости, а затем, подойдя к Ролле, сказал: — Что, голубушка, сорвалось?
Ролла вздрогнула. В эту минуту появился Робекаль.
— Слава Богу,— проговорил он,— что наш добрый хозяин остался жив…
Шванн, рыдавший как ребенок, взглянул на него со злостью, но промолчал.
— Нет ли здесь поблизости врача? — спросил Фанфаро.
— У нас нет. а до Ванье не близко…
— Все равно я побегу туда!
— Помилуй, голубчик, дорога залита водой — ты утонешь! — крикнул Шванн.
— Отцу я обязан жизнью,— спокойно ответил гимнаст,— и я охотно отдам за него свою.
