— О Мерлине до сих пор говорят, что он родился неизвестно от кого. Самая популярная версия — от дьявола. Его сестрица, кстати, это подтвердила, — вставила Линор, какое-то время уже слушающая наш разговор и потихоньку потягивающая вино, любезно налитое для нее Ланселотом. — Итак, они посоветовали найти такого человека и окропить подножие крепости его кровью. Тогда, мол, она станет крепкой и надежной! — Линор с аппетитом откусила полпирожка.
— Обычное дело, — добавила Антея. — Человеческие жертвы в таком порядке вещей, особенно, если подальше отталкиваться от римлян, что ничего из ряда вон выходящего я не вижу.
— Конечно, если рассматривать это как банальное жертвоприношение, — согласился я. — Но не думаю, что мудрецы на самом деле имели в виду происхождение этого человека как предполагаемый случай партеногенеза. При переводе предсказания с романтически-друидического на человеческий, выходит другое: Вортигерн, дабы укрепить свой рухнувший авторитет, — в переносном смысле — крепость, — не начать ли тебе хотя бы с того, чтобы уничтожить человека, у которого нет отца. А почему его нет? Да потому, что ты сам убил его. Такой упор на предка идет не оттого, что он никому не известный демон, а потому, что всем известно кто он и что это значит. Амброзий явился из Бретани, чтобы предъявить права, принадлежавшие его отцу. Вортигерн проиграл, и его «крепость» рухнула окончательно.
— А куда подевались драконы? — возмутилась Линор.
— Остались там, где и были. Ты же знаешь все эти россказни о том, что драконы были не только в пещерах или чашах, но еще и завернуты в холсты — какие нормальные драконы могут быть завернуты в холсты? Те, что на знаменах. Их развернули — и войска под ними ринулись в бой. Красный дракон Амброзия и белый дракон Вортигерна. Белый дракон — это ведь собственно даже не саксы, как часто принято интерпретировать. И неудивительно, что и с одной стороны, и с другой именно дракон, по сути — один и тот же зверь, один символ. Только Белый дракон — Британия Вортигерна, стремящаяся к «чистым, белым истокам старины» и, так уж вышло, объединившаяся с германцами. А что значит красный цвет другого дракона? Цвет Рима и романизированной Британии, которой тоже уже не меньше полтысячелетия и ей тоже не хочется расставаться со своими привычками. И Красный дракон изгнал противника из озера, что было местом их битвы. А иные опять-таки говорят — с холста, и теперь получается, что он стер его с карты. Амброзий Аврелий победил и провозгласил себя, как то дошло впоследствии до Гильдаса и Ненния, которые в этом измерении оказались не такими уж сказочниками: «Я Эмбреис Гулетик[14]. Отец мой консул и происходит из римлян!» Хорош злой дух, а — папаша из римлян? Между прочим, для некоторых это и правда один черт. По крайней мере, с точки зрения компании Вортигерна.
— Весьма приземленная версия, — сказал отец одобрительно. — По большей части, верная. Однако и Мерлин не зря туда затесался. Судя по тому, что мы разузнали, он был одним из тех, у кого Вортигерн испрашивал совета, как у представителя местного деметского королевского дома, и он заранее не предрек ему ничего хорошего, так что часть легенды с его предсказаниями стоит почти на месте. И так как он предсказал ему поражение там, где все прочие сулили легкую победу, Вортигерн едва его в сердцах не растерзал. Однако не успел — хотел обставить ритуал попышнее, когда одержит победу над Красным драконом, но тут-то и появился Амброзий, заставил Вортигерна бежать, а Мерлин был спасен и заслужил славу великого провидца. Думаю, спасен он был от весьма неприятной смерти, и нет дыма без огня в тех песнях, где говорится, что он тронулся умом через свои великие способности и, несмотря на поведение в остальном вполне разумное, переживал периоды серьезного помрачения рассудка, убегал в лес и жил там среди зверей, не страдая от отсутствия членораздельно говорящего общества. Или «менял обличья», переодеваясь и скрываясь, видимо, все от того же Вортигерна, о чьей смерти порой забывал. Как бы то ни было, потом он всю жизнь питал слабость к Амброзию, да и к Утеру, дал им много ценных советов, занимался строительством, умудрился даже подправить Стоунхендж — не совсем, конечно, но по возможности привел в порядок, подчистил, изучал его свойства, а однажды похоронил под одним из камней своего друга короля, умершего прежде него, чье имя он сделал своим, в знак любви и преданности — такой обычай был и у римлян, да и у прочих. Как обычай вольноотпущенников брать родовое имя своих хозяев. Поэтому Стоунхендж зовут еще и Динас Эмрис — работа Амброзия, не уточняя, что это работа Мерлина, одного Амброзия для другого. В таких-то мелочах кто угодно запутается.
— Это точно. По счастью, осталось слишком мало народу из тех, кто знал Мерлина относительно хорошо. Его и прежде-то узнавали все больше не в лицо, а по делам его и, ясное дело, узнавали таким образом немножко больше человек, чем одного единственного, а он еще обожал всяческие переодевания и розыгрыши. Даже Эктор мало что может сказать. Ему отдали Артура по совету Мерлина. То, что по совету, стоит даже подчеркнуть, а потом, когда тот пропал, он видел ищущего его старика, пораженного явным безумием, а потом нашел в лесу скелет в лохмотьях, увешанный амулетами. Теперь он вообще сомневается, а Мерлин ли это был. Я, конечно, тоже слегка сбил его с толку. Но он был очень даже готов и рад сбиться. Его еще Бран хорошо обработал со своими чудесами и переселением душ. Помнишь, я рассказывал про этого веселого друида?
— Помню, помню, — покряхтел отец. — Ну а с ним — будет проблема?
— Он сам найдет себе хорошее объяснение, — заверил я со смешком. — Он такой. Да и куда ему теперь отступать?
Мерлин вздохнул.
— Бедный использованный старик, — посочувствовал он, и сентиментально добавил: — прямо как я.
— Ну да! — не поверил я ему.
Мы замолчали и вдруг обнаружили, что все остальные тоже молчат, и не потому, что так уж увлеклись пикником. Но тишины при этом не было — кто-то несся сквозь заросли, не разбирая дороги и ломая ветви. Мы настороженно обернулись на шум, который, впрочем, был не таким уж сильным. Было уже ясно, что это всего лишь один всадник на бешено мчащемся коне. Вот он мелькнул между деревьями и продолжал стремительно приближаться. Олаф вскочил и осторожно пошел навстречу, видно, подумывая, что если у кого-то понесла лошадь, то он сможет помочь. Всадник вылетел на нашу полянку, и конь его с диким ржанием, скорее даже взвыв, чем заржав, взвился на дыбы, с ободранных губ летели клочья розовой пены. Олаф бесстрашно бросился вперед, но перед самым носом у обезумевшего боевого коня призадумался. Однако конь остановился сам, тяжело водя боками и шатаясь. Я поморщился и покачал головой.
