Казалось, шум моря лишал всякой возможности услышать или увидеть что-нибудь; но старая колдунья привыкла к нему с самого детства; и он абсолютно ей не мешал.
— Сегодня что-то он долго не едет, — ворчала она про себя, — не слыхать и звука кареты! Этот герцог, сын дочери моей сестры, хотел сообщить мне что-то очень важное. Никто и не подозревает, что у меня такое знатное родство! Сара сумела вскружить голову старику! Ловкая была, шельма! Жаль, что она умерла так рано! Чу! Никак я слышу ржание лошади, верно, это едет он. Что он нашел хорошего в этой девке? Она никогда не будет второй Сарой, и он от нее ничего хорошего не дождется. Он думал, что, отняв у нее ребенка, заставит ее отдаться ему; но он ничего с ней не может сделать; кажется, что у нее в голове другой мужчина. Дура она, что отказывает и противится богачу-герцогу!
Старуха больше не прислушивалась; она ясно увидела приближающийся экипаж. Лакей соскочил с козел и отворил дверцы богатой кареты. Из нее вышел человек в длинном плаще и калабрийской шляпе. Оставив на дороге экипаж и лакея, он пошел по тропинке, ведущей к домику. Старуха встретила своего знатного гостя у дверей дома.
— Добрый вечер, тетка, — сказал герцог. — Какой страшный холод! Что делает Долорес?
— Что ей делать, сын мой, — приветливо ответила старуха, запирая за гостем дверь, — она была и будет дурой, какой еще не являлось на белом свете!
— Я не теряю надежды, что она образумится; в противном случае она насильно будет моей; терпение мое уже истощилось!
— Ага! — засмеялась старуха. — Да ты не на шутку по уши влюблен в девку! Охота тебе так возиться с ней?
— Молчи, старуха! Ведь я тебе плачу за все очень исправно!
— О, мой друг! Я только думаю, что другие мужчины обладают меньшим терпением, чем ты. Зачем ты возишься так долго с этой дрянью? Не следует ей давать возможность заметить, что твоя страсть достигла высшего предела, она этим пользуется и отталкивает тебя, брось ее!
— Замолчи, старуха!
И с этими словами Эндемо вошел вслед за горбуньей в большую комнату, на окнах которой висели темно-красные занавески. Старомодные кресла и диваны составляли обстановку этой комнаты, на столе стоял старый тяжелый подсвечник с нагоревшей свечой.
Старуха засуетилась по комнате, смела с дивана пыль и пригласила гостя сесть. Бросив шляпу на стол, Эндемо сел на мягкий диван. Волосы растрепаны, лицо худое и бледное, черные глаза сверкают из-под густых ресниц, лоб рассекают морщины, рыжеватая борода всклокочена.
— Гадала у тебя сегодня или вчера знатная дама? — быстро спросил он.
— Вчера вечером у меня были две дамы, — ответила старуха.
— Старая и молодая?
— Эге! Да ты, кажется, образумился, обратил внимание на другую! Но мне кажется, что та, о которой ты спрашиваешь, еще у меня не была. Обе вчерашние посетительницы очень молодые и знатные дамы, потому что при них был ливрейный лакей.
— Как их звали? Старуха пожала плечами.
— Они не говорили мне своих имен, но, кажется, что они сестры, чуть ли еще не дочери одного лорда в Сутенде.
— Довольно! Значит, графиня с дочерью еще у тебя не были! Слушай, на этих днях к тебе приедет дама, высокая, красивая, с рыжеватыми волосами. Говорит она на ломаном английском языке — она испанка.
— Эге, и эта тоже испанка! — дружески засмеялась старуха. — И что ты в них находишь хорошего?
— Слушай, она войдет к тебе одна и попросит погадать ей и рассказать, что ее ждет в будущем. Говори ей все, что тебе взбредет в голову!
— Я буду говорить только то, что скажут карты, сын мой. Старая Родлоун гадала королям и принцам, и предсказания мои всегда сбывались.
— Но ты должна оказать мне услугу.
— Охотно, сын мой, ты знаешь, что я на все готова ради тебя!
— Ни в коем случае не произноси в ее присутствии моего имени, не вспоминай обо мне. Скажи ей, что в такой-то день вечером она встретит того, кого она любила на мосту Цельзия, который ведет к парку Ватерлоо. Она попросит тебя описать его наружность; скажи, что он очень высокий и сильный; чтобы ей угодить, скажи, что этого человека зовут дон Олимпио Агуадо! Ты будешь помнить, что ей нужно сказать?
— Хе-хе! Что тут спрашивать, сын мой! У старухи Родлоун отличная память!
— Еще одно! Этот Олимпио Агуадо, как сказал мне мой камердинер, знает, что у тебя наверху живет девушка.
— Как? Неужели и он любит ее? Милосердное небо! Так это-то и сводит тебя с ума!
— Но этот Олимпио пока не знает, где ты живешь. Несмотря на это, я требую, чтобы ты была осторожней. Ни под каким предлогом не выдавай нашей тайны, в противном случае я никогда не прощу тебе этого! Хорошенько запирай двери и никого не впускай ночью, не поддавайся ни на какие просьбы! Олимпио может подослать сюда шпиона; он не остановится ни перед каким средством, лишь бы найти Долорес!
— Ого! Понимаю тебя, сын мой! Ты хочешь заставить его отказаться от Долорес, устроив ему встречу с прекрасной донной, которая придет ко мне гадать!
— Не отворяй ночью дверей ни нищему, ни богатому! Берегись, старуха! Вот возьми это в награду за новую услугу, я в состоянии дать тебе гораздо больше, чем он, хотя он и будет обещать тебе большие деньги! — сказал Эндемо, бросая на стол кошелек с золотыми.
— Ты ведь страшный богач, тебе ничего не стоит отдать столько денег! Одно только жаль, что за все свои деньги ты все равно не можешь добиться своей цели! Что ты на это скажешь, если мы их употребим в дело: в любовный напиток — хлороформ? — тихо спросила старуха, подойдя к нему и поглаживая его руку.
— Сегодня я предложу ей последнее условие, — ответил Эндемо, — если и это мне не удастся, тогда я обращусь к тебе за помощью. Она должна быть моей во что бы то ни стало! Я не знаю сна и не нахожу покоя! Она свела меня с ума!
— Хе-хе, это перешло к тебе от твоей покойной матери Сары; она была такая же» пылкая и обладала такой же дикой страстью! В тебе сидит сатана! Привести ее тебе? Она теперь плачет по ребенку.
— Это хорошо! Может быть, желание видеть его заставит ее согласиться на мое предложение. Принеси вина, старая, и приведи Долорес; только запри хорошенько дверь этой комнаты и вход. Она не решится выскочить из окна!
— Еще бы, у нее не хватит на это ни сил, ни храбрости! Можешь забавляться с ней, никто не помешает тебе! Хе-хе-хе! Да как ты побледнел! — сказала, смеясь, старуха и отправилась в погреб за вином.
Ей часто приходилось подавать вино в красную комнату, за что, конечно, ей очень хорошо платили. Она взяла несколько бутылок шампанского; это вино Эндемо предпочитал другим винам и всегда платил ей за него очень дорого. Поставив на стол бутылки и стаканы, она пошла наверх.
