– И Мухаммад пророк его! – все же выдавил Мартин, ловя ртом воздух. В этом была его презрительная насмешка над Сабиром: ибо пусть скрытый ассасин и многократно повторял при нем эту фразу, принятую у почитающих законы шариата суннитов, но Мартин знал, что фидаи-шииты не боготворят пророка Мухаммада, а чтут только его наследника Али [66].
Удивительно, но своей вопиющей – в глазах фанатичного ассасина – дерзостью Мартин чего-то добился: Сабир стал избегать его, видимо опасаясь, что неверующий ни во что (а главное – в могущество имама!) Тень своими издевками над его верой доведет Терпеливого до срыва и он убьет того, кого желал вернуть себе Старец Горы. Тогда Сабиру вряд ли удастся доказать, что он лучший, доказать, что воля имама для него превыше всего, превыше даже ненависти к более удачливому сопернику.
Однако избавление от издевательств былого приятеля не спасло Мартина от душевных мук – слишком глубока была боль от предательства, какое он пережил. И Мартин, доводя себя до отчаяния, вспоминал их всех: Ашера, который был ему как отец, Хаву, покорную жену даяна, всегда приветливую с Мартином, однако в глазах которой, как и для всех в их семействе, он оставался гоем – чужаком, вознамерившимся породниться с ними. Вспоминал он и Иосифа, с которым вырос, даже Сарру, ради которой рисковал, когда вывозил ее с детьми из Акры… И был еще Эйрик, который называл его «малышом», но который даже пальцем не пошевелил, когда Сабир увозил связанного Мартина. Была и Руфь… Но, как ни странно, воспоминания о невесте взволновали Мартина менее, чем можно было ожидать. А вот при мысли, что он навсегда потерял Джоанну… выть хотелось! Мартин с болью понимал – его счастье было так близко, а он не понял этого!..
Эти мысли изводили Мартина куда больше, чем его положение пленника. А будущее… Он понимал, что у Старца Горы его ждет полное подчинение или смерть, но пока его душа была так переполнена разочарованием во всех, кому он верил и кого потерял, что грядущее вызывало почти равнодушие. Только когда его напоили молоком, в котором он ощутил привкус маковой настойки, вводящей в сонное забвение, Мартин сквозь наваливающуюся дремоту подумал о том, что ему предстоит. И даже в полубессознательном состоянии почувствовал страх. А еще была мысль, что, если Сабир решил опоить его сонным зельем, значит, он хочет, чтобы опасный Тень не был ему помехой, когда их плавание закончится. Тогда уже скоро…
Сон Мартина был пустым, без сновидений. Он лишь порой приходил в себя, понимал, что его везут как тяжелобольного – на носилках, накинув на них покрывало. Спутники что-то говорили встречающим, но голоса их доносились до Мартина как бы издалека – гулкие, расходящиеся эхом, непонятные. Сознание стало возвращаться к пленнику, когда его уже везли в горы. Порой, открывая глаза, он узнавал поднимавшиеся к небу хребты Антиливана, над которыми парили орлы, свободные и сильные… Но для Мартина свободы больше не будет.
И понимая это, одурманенный зельем, он потерял волю настолько, что начинал плакать, всхлипывал и дрожал. Это развеселило охранников, они стали хохотать и издеваться над ним. И тогда Мартин приказал своим глазам стать сухими, а сердцу окаменеть.
Была глухая ночь, когда сквозь дурманную дремоту он уловил цокот копыт по камням и почувствовал, что носилки, в которых его везли, остановились. На местном диалекте чей-то хриплый голос спросил:
– Кто вы, что заставило вас проникнуть в наши владения?
После небольшой паузы Сабир ответил с непреклонной уверенностью в голосе:
– Предъявите этот знак своему господину.
Что бы он ни показал стражам Старца Горы, те отвечали уже почтительно:
– Во имя отца нашего и повелителя, следуйте за нами. Все! Теперь для Мартина все было кончено.
Сонливость постепенно оставила его. Даже будучи связанным, он умудрился придвинуться к краю носилок и откинуть покрывало. Он узнал это место: глубокий, вымощенный камнем ров, а вверху будто вырастающие из скалы циклопические стены. Масиаф! Замок, откуда нет выхода.
Но в первые дни по приезде с Тенью обошлись даже доброжелательно: ему дали отдохнуть, хорошо накормили, отвели в баню. Несколько дней покоя и возможности обдумать свое положение позволили Мартину отвыкнуть от шума суетного мира и проникнуться здешней тишиной. Ибо сколько бы людей ни было в этом огромном замке на скале Антиливана, здесь всегда царила поразительная тишина. Тишина была нужна имаму для общения с Аллахом – так всем говорили. И люди, верные Старцу Горы, делали все, чтобы ни ржание коней на конюшне, ни бряцание оружия во время учений, ни молитвы или разговоры не нарушили покой повелителя. Только по ночам порой слышался шум, когда в крепость приезжали какие-то всадники, стучали древками копий в створки ворот, и тогда на зубчатых стенах просыпались горные галки, поднимали галдеж, сквозь который пробивались звуки тяжело открывавшихся ворот, цокот подкованных копыт по плитам двора, резкие отрывистые команды. Кто были эти ночные визитеры? Шпионы Старца Горы? Его фидаи, готовые пожертвовать собой, чтобы он и далее мог держать в страхе всю округу?
«Я не желаю для себя этого! – решил Мартин, стоя у зарешеченного окна, за которым царила глухая ночь и темнели вдали горные гряды, едва различимые на фоне звездного неба. Под окном вниз уходила огромная стена, но сколько ни прижимайся лбом к решетке, не увидишь даже, где она достигает скалы, на которой стояла.
Через пару дней Мартина навестил его бывший учитель Далиль. Обычно рафики в Масиафе были безжалостными к ученикам, но Далиль очень гордился успехами Тени и ощущал нечто вроде привязанности к способному голубоглазому мальчишке. Сейчас он улыбнулся Мартину.
– Нет ничего на свете, что не может знать наш священный имам, – произнес Далиль при встрече вместо приветствия. – А он всегда говорил, что Тень вернется и станет его лучшим фидаи.
Рафик Далиль приблизился, и, когда свет из окна осветил его, у Мартина сжалось сердце.
«Несчастный куритель гашиша!»
Они все тут были такими, те, кому случилось стать не жертвующим собой фидаи, а избранным, кто нужен имаму в этом мире. Мартин даже на расстоянии чувствовал исходящий от рафика запах гашиша, будто въевшийся в кожу и одежду. Этот еще не старый, сильный мужчина казался очень худым, вокруг глаз темнели круги, а белки самих глаз от многолетнего употребления наркотика сделались красноватыми. Ассасины верят, что курение гашиша позволяет им постигнуть высшую мудрость, однако это пристрастие к зелью делает их зависимыми от мира навеянных травою грез. Постепенно они утрачивают ощущение реальности происходящего, их движения замедляются, они теряют координацию. Вот и Далиль как-то неуверенно опустился на подушки на софе, еще не дряхлый, он двигался, как старик. А ведь некогда он был великолепным воином! О его бурной молодости и сейчас свидетельствовали несколько застарелых шрамов на лице. Серая борода Далиля, будто присыпанная солью, росла как-то неравномерно – гуще с одной стороны, чем с другой. Как и большинство ассасинов, рафик был облачен в длинный черный халат, на голове – аккуратная чалма, а за поясом торчали рукояти двух кинжалов. Мартин задержал на них взгляд. Рафик верит ему, пришел с приветливой улыбкой, и, возможно, для Мартина это шанс получить оружие. А там…
