Хотя он имел полное право на сочувствие и помощь, при иностранных дворах, где ему приходилось бывать, с ним обращались холодно, скорее как с просителем, которого лишь терпят, чем как с монархом в изгнании. Он видел, что на его права и требования смотрят презрительно и равнодушно, и поэтому привык к жестокосердому и себялюбивому распутству, которое позволяло ему всегда потворствовать своим слабостям. Если можно наслаждаться в ущерб счастью других, неужели он один из всех должен испытывать какие-то угрызения совести из-за того, что обращается с людьми не лучше, чем свет обращается с ним?
Однако, хотя Карл уже усвоил эти пагубные воззрения, он еще не следовал им так безраздельно, как впоследствии, когда неожиданно стала возможной реставрация. Напротив, несмотря на то, что в уме его и возникли приведенные нами выше легкомысленные рассуждения, которые могли бы в подобных случаях подсказать ему любимые советники, он сообразил, что если во Франции или Нидерландах такой поступок мог сойти за шалость, а в устах остряков его странствующего двора превратиться в занимательную новеллу или шутливый рассказ, среди английского провинциального дворянства его поведение могли счесть черной неблагодарностью и подлым предательством, и это нанесло бы глубокую, быть может неизлечимую, рану авторитету короля среди пожилых и почтенных его сторонников. Затем ему пришло на ум — даже рассуждая таким образом, он не забывал о своих собственных интересах, — что он был во власти обоих Ли, отца и сына, всегда слывших весьма щепетильными в вопросах чести; и если они заподозрят, что он задумал нанести им такое оскорбление, они не замедлят найти способ отомстить ему самым жестоким образом, осуществив эту месть или собственными руками, или при помощи лиц, стоящих у власти.
А что, если снова откроется роковое окно в Уайтхолле и повторится трагедия Человека в маске? «Это хуже, чем древний шотландский обычай церковного покаяния, — так закончил он свои размышления, — и как ни прелестна Алиса Ли, я не могу идти на такой риск, не могу волочиться за ней. Итак, прощай, милая девушка! Разве что (иногда это случается) ты сама вздумаешь броситься к ногам своего короля, а тогда я буду так великодушен, что не смогу отказать тебе в своем покровительстве. Но… как вспомню безжизненное, белое, словно мел, лицо этого старика, когда он лежал вчера распростертый предо мной, как представлю себе бешенство Альберта Ли, распаленного жаждой мести: рука его на эфесе шпаги, и только рыцарская верность мешает ему вонзить ее в сердце своего государя, — нет, это ужасная картина! Карл должен навсегда сменить свое имя на имя Иосифа, даже если у него будут сильные соблазны, — да отвратит их милостивая судьба!»
Сказать по правде, корень зла был не столько в природном бессердечии принца, сколько в товарищах его юности, а очерствел он в результате своих похождений и распущенного образа жизни. Карл тем легче пришел к благоразумному заключению, что он нисколько не был подвержен таким сильным и всепоглощающим страстям, ради которых люди готовы на все.
Для него, как и для многих в наши дни, любовные похождения были скорее делом привычки и моды, чем страсти и влечения, и, сравнивая себя в этом отношений со своим Хедом Генрихом Четвертым, он не был по-настоящему справедлив ни к себе, ни к своему предку. Карл, если пародировать слова поэта, охваченного теми бурными страстями, которые светский волокита часто только разыгрывает, был не из тех,
Кто в любви исполнен веры,
Кто, любя, не знает меры.
Любовная интрига была для него развлечением, он смотрел на нее как на естественное следствие обычных законов общества. Он не стремился к искусству соблазнять, так как ему редко приходилось им пользоваться — благодаря его высокому сану и распущенным нравам женского общества, в котором он вращался, этого и не требовалось. По той же причине он редко встречал отпор со стороны родственников или даже мужей, которые обычно бывали склонны смотреть на такие вещи сквозь пальцы.
Итак, несмотря на его беспринципность и полное неверие в добродетель женщин и в честь мужчин, когда дело шло о добром имени их жен, сестер и дочерей, Карл не был способен умышленно опозорить семью, если видел, что придется преодолевать сопротивление, что достичь победы будет нелегко и она повлечет за собой горе для всех, не говоря уже о том, что возбудит свирепую ненависть, которая обрушится на виновника скандала.
И все же общаться с королем было опасно, ибо он не очень верил в то, что любовную интригу могут омрачить угрызения совести ее главной жертвы или что ему грозит какая-то опасность со стороны ее оскорбленных родственников и близких. На континенте он уже видел примеры, когда подобные истории считались совершенно обычными, если виновником их было лицо высокопоставленное; он вообще скептически относился к строгой добродетели мужчин и женщин и считал ее притворством, которым женщины прикрываются из жеманства, мужчины — из лицемерия, а те и другие — чтобы дороже продать свое согласие.
Пока мы рассуждали о природе его волокитства, дорожка, которую выбрал скиталец, после нескольких. прихотливых поворотов привела его под окна гостиной Виктора Ли, где он увидел Алису; она приводила в порядок и поливала цветы в глубокой нише окна, куда легко было взобраться днем, хотя в ночное время попытка проникнуть туда могла оказаться опасной. Но Алиса была не одна: у окна появился ее отец и поманил его наверх. Сейчас переодетому принцу больше чем прежде захотелось побыть в кругу, этой семьи; ему надоело играть в прятки с совестью, и он готов был положиться на волю судьбы.
Он легко взобрался на окно, цепляясь за выступы стены, и был радушно встречен старым баронетом, высоко ценившим в людях ловкость и подвижность.
Алиса тоже, казалось, была рада видеть живого и занятного юношу; ободренный ее присутствием и неподдельно веселым смехом над его шутками, он воодушевился и обнаружил все свое остроумие и находчивость, в которых никто не мог с ним соперничать.
Его умение все высмеивать восхищало старика, и сэр Генри хохотал до слез, слушая веселого юношу, о высоком сане которого он и не подозревал; перед ним был то шотландский священник-пресвитерцанин, то бедный, но верный идальго, то вспыльчивый, высокомерный вождь горцев с его кельтским наречием, то медлительный и педантичный житель Низины. Со всеми этими типами Луи Кернегай близко познакомился во время своего пребывания в Шотландии.
Алиса тоже смеялась и хлопала в ладоши, забавлялась и радовалась, видя, как развеселился отец, и вся компания была в самом лучшем настроении, когда вошел Альберт Ли; он искал Луи Кернегая и увел его для секретной беседы с доктором Рочклифом, который благодаря своему усердию, настойчивости и удивительной осведомленности стал в эти трудные времена главным кормчим роялистов.
