В глубине души я все еще надеялась, что Эдгар опомнится и пошлет за мной. Или, узнав, на каком норовистом коне я уехала, поспешит следом. Поэтому, когда холод зимнего утра немного остудил мой гнев, а возня с непокорным, нервным Набегом немного утомила, я замедлила ход настолько, что мои сопровождающие почти поравнялись со мной.
Теперь мы ехали легкой рысью мимо покрытых снегом полей. В отдалении чернели лачуги, лиловый в лучах рассвета дым крестьянских очагов поднимался вертикально вверх. Из отдаленной церквушки долетел призывный звон колокола. День вступал в свои права, но было совсем не похоже, что из Гронвуда вот-вот примчатся гонцы от графа.
Мне стало грустно. Вновь я повела себя как строптивая жена, и в итоге получалось, что вина за ссору окажется на мне. Однако я распаляла себя воспоминанием, как муж обладал мною, грезя об иной, и гнев и гордость давали мне сил не признавать поражения.
Раньше я умела сдерживать свое дурное настроение. Но, став графиней и госпожой, я позволила себе давать волю гневу. Однако в данный момент я выразила его отнюдь не лучшим образом. Я выместила свою досаду на коне Эдгара и, забыв о предостережении Стефана, стегнула Набега хлыстом.
Только опыт наездницы помог мне удержаться в седле, когда конь с громким ржанием совершил невероятный скачок. Миг, и он уже несся во весь дух по дороге, несся так, что у меня ветер засвистел в ушах. Что ж, может, это и к лучшему, — теперь не остается времени для колебаний и сомнений. Привстав на стременах, склонившись к лошадиной холке, я вновь опустила хлыст на круп Набега. Вперед! Эта бешеная скачка как раз по мне. В какой-то миг, оглянувшись, я увидела позади вереницу отставших охранников. Я расхохоталась и снова хлестнула коня.
Но тут Набег, оглашая округу демоническим ржанием, легко перескочил кучи снега на обочине дороги и понесся по снежной целине. Я понадеялась, что снег достаточно глубок, чтобы быстро утомить коня, но он мчался, не сбавляя скорости и не отзываясь на мои попытки править.
Мы пронеслись мимо какой-то усадьбы, миновали селение, несколько рощ, перемахнули через промерзший ручей, и только тогда движения коня замедлились.
Заметив в стороне высокие заросли кустарника, я постаралась вынудить коня налететь на них. Я почти повисла на поводьях, направляя его. И он вроде повиновался. Вот сейчас, увидев преграду, усталый конь остановится. В какой-то миг мне показалось, что замысел удался: Набег замер перед густо сплетенными ветвями. Я даже перевела дыхание, расслабилась.
Это было ошибкой. Набег уловил, что я уже не так цепляюсь за него. Миг — и он сильно и неожиданно взбрыкнул задом. Я взвизгнула и тут же оказалась выброшенной из седла… Крест честной! Если бы ветви кустарника не смягчили мое падение, уж не ведаю, чем бы для меня и закончилось сегодняшнее приключение. А так я лишь сильно поцарапалась, потеряла сетку для волос, да и напугалась как следует. Когда же я, путаясь в разметавшихся волосах, полах плаща, юбках, раздирая ветви кустов, наконец выбралась на открытое пространство, я оказалась совсем одна. Набег маячил где-то далеко и с каждым мигом становился все меньше.
Ну и что мне теперь делать? Я понятия не имела, куда меня занес этот гнедой демон. Свиты моей не было и в помине, вообще нигде не было заметно никаких признаков человеческого жилья. Только ровное открытое пространство, желтые сухие камыши да серое низкое небо над головой.
С полчаса я брела сама не ведая куда, ругалась, а потом заплакала. Я была голодна, я замерзла. К тому же лед у берега ручья, вдоль которого я пыталась идти, неожиданно треснул, и я провалилась едва не по колено, промочив обувь, юбки, полы плаща.
Но, видимо, небеса не совсем оставили меня. И хотя я насквозь продрогла и даже поскуливала от отчаяния, вскоре я вышла на довольно хорошо проторенную дорогу. Когда из-за небольшой рощи впереди послышался мелодичный звон бубенчиков и людские голоса, я едва не кинулась вперед, но, вспомнив, кто я, заставила себя остановиться на обочине дороги, стояла, гордо выпрямившись. Лишь во все глаза глядела на приближавшуюся кавалькаду, на верховых, ехавших попарно, охраняя конный богатый паланкин, влекомый мулами в богатой сбруе, звон бубенцов которой я и услышала издали.
Приближающиеся сначала просто глазели на меня, потом на лицах появилось удивление, замешательство. Один из отряда подскакал к паланкину, что-то говорил. Занавеска паланкина откинулась, и я перевела дыхание, узнав знакомое лицо аббата Ансельма из Бери-Сент-Эдмундса.
— О святые угодники! — воскликнул аббат. — Миледи Бэртрада? Вы здесь, совсем одна, в таком виде? Как такое могло случиться?
Я же смотрела, как тепло опушены лебяжьим пухом его капюшон и ворот, какие у него перчатки на меху. А я… Представляю, каков мой вид: растрепанная, исцарапанная, промерзшая до костей. Даже когда я велела аббату не изводить меня вопросами, а помочь, голос мой звучал как-то надтреснуто, почти просяще. Но Ансельм и так уже велел своим людям подсадить меня в паланкин. И как же хорошо было откинуться на меховые подушки в нем! Здесь была жаровня — настоящая, полная углей жаровня с бронзовой крышкой. Я протянула к ней негнущиеся пальцы, прижала озябшие ступни. Все никак не могла согреться. Хвала Всевышнему, добрый Ансельм дал мне вина. Вот я и назвала его добрым. А ведь я была благодетельницей его обители, щедро жертвовала на нее, помогала Ансельму в кое-каких исках с соседями. Мог ли он после этого быть со мной недобрым?
Я медленными глотками пила вино, с удовольствием откусила пирожок с начинкой из куропатки. Сама же слушала болтовню Ансельма, что он-де возвращается из дальнего прихода в Бери-Сент-Эдмундс. И если будет на то мое желание, он с охотой окажет мне гостеприимство в своей обители. Я даже растрогалась. А Ансельм уже говорил, что как только я обустроюсь и отдохну, он немедленно пошлет гонцов в Гронвуд.
Нет-нет, если его преподобие хочет оказать мне услугу, пусть не спешит с сообщениями обо мне. И я даже улыбнулась, представив, какой переполох поднимется, когда я исчезну.
Возможно, мне следовало объяснить Ансельму причину моего нежелания связаться с супругом, но он не стал спрашивать, даже понимающе закивал головой.
— Конечно, дитя мое, как мне вас не понять. Эдгар Армстронг не имел права так оскорблять вас. А так уже по всему графству судачат об этом. Опять он и эта несчастная заблудшая душа, Гита Вейк.
Он умолк, но я уже глядела на него во все глаза. А в груди у меня словно собрался твердый давящий ком. Опять… Мой муж и Гита… Гита, имя которой Эдгар повторяет и во сне…
Я даже перестала дрожать, так меня опалил гнев.
