Понедельник, 11 июня 1565 года
Двор крепости — стена крепости — пролом в стене
Словно искра кочующей жизни в девственном лесу, Орланду пробирался ползком, протискивался сквозь ряды полукопий и древков алебард, заполнивших узкий промежуток между первым и вторым рядами защитников. Пока он проползал по вымощенному булыжниками двору, который, как и он сам, был сплошь покрыт вонючим месивом из мочи, блевотины, внутренностей, дерьма и крови, его голова была в основном занята тем, чтобы отыскать очередной замаранный клочок земли, куда можно переместиться. У него не было ни малейшей возможности понаблюдать за продвижением битвы или тем более волноваться об ее исходе. Голова у него гудела, как набатный колокол, содержимое желудка присохло к коже нагрудника и подбородку и было втоптано в зловонное месиво под ногами. Его анус болезненно сокращался, пытаясь расслабиться, хотя он выжал из кишок все, до водянистой слизи, прежде чем лезть в эту свалку. Его тело превратилось в сплошной синяк от ударов сапог, древков копий и локтей, сопровождавших его продвижение. Когда он наталкивался на упавшего или покойника, он воспринимал их исключительно как препятствие на пути, а не как людей. Если он и чувствовал страх, то только так, как рыба чувствует океан, в который она погружена слишком глубоко, чтобы вообще осознавать его присутствие. Это был его третий поход по тоннелю из дерева и стали, и работа не становилась проще.
Чей-то палец настойчиво тыкал его под ребра, но к этому времени он сделался совершенно бесчувственным к подобным толчкам, поэтому рука схватила его за шею и дернула вверх, отрывая его локти от земли. Он увидел широкую бородатую физиономию, орущую на него из-под зазубренного мориона, глаза, показавшиеся глазами демона в свете огней, и он уставился на эту физиономию, ничего не понимая. Солдат потыкал пальцем вниз, и Орланду, разинув рот и тяжело дыша из-за жары и аммиачной вони, развернулся, чтобы посмотреть. Бадья, которую он тащил за собой на веревочной ручке, была пуста. Солдат плюнул в нее, чтобы выразить свое отвращение, и снова заорал. Орланду вскочил на ноги и развернулся в противоположную сторону, слишком ошеломленный, чтобы чувствовать обиду за оскорбление или благодарность за указание. Tercio пнул его в зад, и Орланду кинулся обратно сквозь ряды, вниз вдоль стены и назад.
Все предупреждения о стрелках были позабыты. Словно существо, лишь недавно научившееся ходить на задних ногах, он ковылял по испещренной ядрами пустыне двора. Пустая бадья с грохотом ехала за ним. В дверях той постройки, где раньше находились конюшни, под выходящей на море восточной стеной, он остановился, выпустил бадью и тяжело привалился к стене. Шлем, набитый мешковиной, чтобы лучше сидеть, соскользнул с головы, и Орланду его оставил лежать, где упал. Он снял насквозь промокшую мешковину, прилипшую к голове, выжал из тряпки с полпинты пота и вытер лицо. Глаза защипало, и что-то детское проснулось в нем. Грудь содрогалась, он понял, что сейчас заплачет, не от тоски или страха, не от облегчения, а так, как плачут дети, от безграничного непонимания и беспомощности. Но не успел он проронить ни слезинки, как некое противоположное чувство поднялось в нем, так же без его участия, и загнало жившего в нем ребенка обратно. Орланду заскрипел зубами и задержал дыхание.
За Христа и Крестителя. За Религию и соотечественников. За Мальту. Он сумел овладеть собой: обернул голову мокрой тряпкой и надел шлем, затащил пустую бадью в конюшню, где сейчас располагалось полевое интендантство. Повар Стромболи поглядел на него сквозь частокол бутылок, бочонков и корзин, взмахнул ножом, которым нарезал хлеба.
— Где тебя носило? — раздраженно спросил он по-итальянски. — Солдат мучает жажда.
Орланду плюнул на пол, поставил пустую бадью и пнул ее ногой. Ответил по-мальтийски:
— Ползал по дерьму, старая какашка, а чем ты тут занимался?
Стромболи, как уже знал Орланду, достаточно часто бывал на местных рынках, покупая припасы у мальтийцев, поэтому понимал язык. Старик подался вперед и дал ему звучную затрещину.
— Хлеб и вино от Господа. Вот чем я занимался. Битва будет доведена до конца и без меня.
Он указал ножом на следующие три бадьи, которые дожидались своей очереди, каждая была наполнена почти до краев ломтями хлеба, пропитанного оливковым маслом и вымоченного в маринаде из красного вина, соли и целебных трав. Капеллан уже благословил эту пищу и окропил ее святой водой. Хотя подобная закуска в самом деле помогала бойцам держаться на ногах, Стромболи не доверял Орланду, считая, что тот не донесет ее до нужных ртов.
— Давай быстрее. И не вздумай выплеснуть. Держись ближе к стене, иначе пища будет испорчена твоими мозгами.
Орланду прикусил язык. Он подхватил ближайшую бадью обеими руками, выпрямился, прижимая бадью к черному от синяков бедру, и вышел за дверь. Там он поставил свой груз на землю, взял щепотку мокрой красной массы, как это делали солдаты, когда он протаскивал бадью вдоль строя, и сунул в рот. Проглотил, почти не жуя, мягкую сочную корку — ему показалось, что эта еда вкуснее всего, что он когда-либо пробовал. Он в первый раз сообразил, что можно что-нибудь съесть самому, и сейчас же ощутил, как новые силы вливаются в живот и конечности. Стромболи, конечно, скотина, но эти его бадьи наполнены настоящим эликсиром. Хлеб и вино от Господа. Он потянулся за второй щепоткой, и нож Стромболи ударил его по запястью тупой стороной.
— Это пища для солдат, а не для свиней!
Орланду поднял бадью и утащил в темноту, заливавшую двор. Веревки врезались в пальцы, предплечья горели, как и кисти, плечи и грудь, спина, живот, бедра и икры. Дешевая кожаная кираса, которую он утащил у широкогрудого Томазо, ободрала ему бедра и локти до крови. При каждом вдохе саднило горло. Он думал об Иоанне Крестителе в пустыне, питавшемся только акридами и диким медом. Думал о Христе у позорного столба. Думал о тех рыцарях, которые сейчас находились на переднем рубеже битвы, долгие-долгие часы в проломе стены, и только Господу ведомо, сколько еще часов осталось. Он был слаб, но он станет сильнее. Он уже отнес свою бадью дальше, чем носили другие. Его тело стонало. Веревки скользили в мозолистых ладонях. Ему придется поставить груз. Нет. Еще десять шагов. На восьмом веревка выскользнула из левой руки, ободрав кожу, бадья накренилась, содержимое ее перехлестнуло через край и выплеснулось на землю.
Он обернулся, помертвев от ужаса, но Стромболи уже успел уйти. Орланду поблагодарил святую Катерину за то, что здесь, у подветренной стены, плитки не были разбиты или замараны каменной крошкой. Обеими руками он сгребал пролившееся обратно в бадью. Жирные зеленые мухи с кучи непогребенных тел, сваленных за стеной, целыми роями с жужжанием поднялись, предъявляя права на свою долю, он замахал на них, но без особенного результата. От вина щипало ободранные ладони, но он не оставил ни крошки. Орланду закатал рукава, затолкнул то, что собрал с пола, в глубь не пролившейся массы, как следует перемешал и попробовал еще щепотку. Вкус был такой же чудесный, как и в первый раз. Жжение в мышцах пропало. Он снял шлем и бросил его у стены. Пусть турки раскроят ему череп, ему наплевать. Он разрезал мокрую мешковину своим ножом и обернул лоскутами ладони. От пота руки тоже защипало. Орланду решил, что сейчас остановится еще два раза, добираясь до переднего края, зато за весь следующий поход остановится всего дважды. Он оглядел двор, где все бурлило от ночной деятельности.
