Василий смотрит на Анницу и, поравнявшись с большим дубом, говорит.
— А помнишь, ты ехала следом и сказала, что будешь меня ждать... Я каждый день думал о тебе...
— И я каждый день думала о тебе... — как тихое лесное эхо, повторяет Анница.
Они выезжают на берег и с разгона влетают на паром. Василий отвязывает его, и быстрые воды Угры плавно переносят их на ту сторону.
И снова они едут верхом по лесу и останавливаются возле густой ели.
— Здесь я увидел тебя впервые...
— «Прекрасный выстрел — в самое сердце!», — сказал ты. — Я помню!
— В мое сердце...
— И в мое...
Они уже в Медведевке...
Пусто вокруг. Стоят темные дома, как покинутые, — ни скрипа, ни шороха, ни души вокруг...
Василий наклоняется в седле и хочет поцеловать Анницу, но вдруг спохватывается:
— Леший меня раздери! Кто же остался в карауле?! Свадьба свадьбой, но землю-то охранять надо!
И не успел он закончить, как из кустов, подобно лешему, появляется Ивашко с самострелом.
— Все в порядке, Василий Иваныч! — улыбается он. — На нашей земле все спокойно!
— Ладно, ладно, Ивашко, — смутился Медведев. — Пошел бы ты глянул, нет ли кого с той стороны?!
— Так ведь там — Гаврилко... — удивляется Ивашко и вдруг начинает понимать. — Раз на то твоя воля — пойду гляну, — весело подмигивает он и исчезает в зарослях.
И вот Василий и Анница стоят у могилы под молоденькой березкой.
Они долго молчат, а потом Василий начинает говорить, и к его голосу примешивается едва слышный шорох — это падают с берез желтые листья, которые тихо срывает ночной ветер.
— Когда я впервые стоял под этой березой, там, за лесом, пылало огромное зарево... Горела Картымазовка, и, быть может, именно в эту минуту погибал твой отец... Где-то далеко отсюда все еще вез в телеге убитого зятя старый крестьянин, а по этой земле сновали тени злых людей, и стояли на ней лишь обгорелые руины... И когда позже я хоронил человека, убитого на моей земле, я поклялся над его истерзанным телом в том, что, пока буду жив, больше этого здесь не повторится. Я также поклялся отомстить убийцам твоего отца, но судьба опередила меня, сделав по-своему: в огне пожара погиб лютой смертью Степан Ярый и бросился с высокой башни потерявший разум Ян Кожух Кроткий... И сейчас я мог бы сказать, что сдержал свои клятвы. Сегодня эта земля уже не та, что была весной. На ней созрел хлеб, на ней мирно живут люди, она укреплена и может постоять за себя. Но если бы я так сказал — это было бы неправдой... Да, да, Анница! Ведь, в сущности, все это сделал не я, дававший в том клятву. Это сделали руки молчаливого Гриди, рассудительного Епифания, смелого Клима и его сыновей, даже зверолов Яков и бортник Федор причастны к этому больше, чем я! Пока мы с Федором Лукичом и Филиппом совершили всего лишь одно-единственное доброе дело — освободили Настеньку, — здесь выросло новое поселение, и хотя оно именуется Медведевкой, я, как ни странно, к этому непричастен. И когда, гордый своими подвигами, я вернулся и увидел, что на пустом, выжженном месте стоят дома, когда я увидел маленькие саженцы в саду, которого не было, и желтые колоски в поле, я впервые в жизни понял, как мало я умею... Ведь, по правде говоря, все мое ремесло заключается в умении убивать и в искусстве не быть при этом убитым самому... У меня ловкие, сильные руки, я могу один сразиться с пятью хорошими воинами, но ни за что не построить мне этими руками вот такой дом или вспахать вон то поле... Путь меча самый прямой и короткий, но ведь меч не думает о завтрашнем дне... Все настоящее, вечное и бессмертное случилось здесь, на этом берегу, без меня, настоящая жизнь шла совсем не там, где были мы, и вовсе не тайны и приключения в ней главное... Если б не послал меня сюда великий князь, служил бы я себе в его войске, гордился бы своими подвигами и радовался бы своей ловкости... А тут стали приходить мне в голову эти странные мысли, и что-то во мне как будто отмирает... И, с одной стороны, это больно, но, с другой, кажется, что душа становится чище...
Он замолчал.
Анница тихонько погладила его руку.
— Это просто уходит твоя юность... И ты становишься взрослым мужчиной, — прошептала она. — Влюбленным мужчиной.
— А как ты догадалась? — хитро улыбнулся Медведев.
— Ты хочешь произвести на меня хорошее впечатление и впервые в жизни не хвастаешь, а притворно скромничаешь.
— Почему? — смутился Василий.
— Потому что сам хорошо знаешь — без тебя ничего бы этого не было. До тех пор, пока одни люди будут строить, всегда будут нужны другие люди, которые охраняют и защищают тех, которые строят. Вот ты и есть такой человек.
Василий посмотрел Аннице в глаза и нежно поцеловал ее.
Она ответила ему поцелуем неожиданно страстным и горячим.
...Свадебное веселье в доме Бартеневых было в самом разгаре, и тут на пороге появились Медведев и Анница. Оба запыхались от быстрой езды, лицо Медведева чуть побледнело, и когда скорым шагом, не выпуская руки Анницы, он направился к Филиппу и Настеньке, сидевшим во главе стола, музыка умолкла, и все повернулись в их сторону.
Стоило Филиппу взглянуть на лица сестры и друга, как он понял, что произошло нечто важное. А на рубеже — известное дело — каждую минуту может случиться любая неожиданность.
Филипп поцеловал Настеньку и, встав от стола, снял со стены саблю. Прежде чем Василий с Анницей приблизились, Картымазов и Андрей уже стояли рядом с Филиппом, спокойные, хладнокровные, готовые выслушать любую весть и тут же действовать.
Медведев взглянул в их смелые, открытые лица и понял, о чем думают друзья.
— Кажется, наконец-то что-то случилось... Неужто разомнем косточки... — с надеждой пробормотал Леваш Копыто и, бряцая огромной саблей, стал протискиваться поближе.
— Говори, Вася, мы готовы ко всему, — сказал Картымазов.
— Кажется, вы ждете от меня какой-то недоброй вести, — сказал Василий. — Леший меня раздери! Хватит дурных вестей на этой земле! Отныне пусть они будут только такими, как те, что я вам сообщу, и клянусь, для меня она самая счастливая из всех, которые я когда-нибудь приносил! Мы с Анницей любим друг друга, и я прошу тебя, Филипп, отдать мне в жены твою сестру!
...Так кончился этот день на Угре, счастливый, мирный, радостный день обитателей трех маленьких русских поселений...
Но прежде чем наступила ночь, четверо друзей, не сговариваясь, явились в ту самую горницу, где впервые сошлись все вместе, уселись на прежние места и, потушив свечи, зажгли тоненькую лучинку.
В уютном полумраке, за чашей доброго старого меда, они неторопливо беседовали до самой полуночи, и темой их негромкого разговора были вовсе не тайны, не заговоры, не войны и не приключения, а всего лишь — псы, кони, леший и белый лебедь на червленом поле...
