Они уже почти обошли башню, когда Франсуа заметил розовый куст, красота которого затмевала все остальные.
В отличие от прочих он был красным, какого-то совершенно неописуемого алого оттенка; он был так ярок, что казалось, будто от цветов исходит горячее сияние. У Франсуа дух захватило от восторга.
Роза де Флёрен улыбнулась:
— А этот розовый куст называется Уарда. По-сарацински «уарда» значит «роза». У этих роз тоже своя история.
— Расскажите ее мне.
— В том дворце розы украшали сад гарема, и окна княжеских покоев выходили именно в него. Все цветы были розового цвета, кроме одного куста, красного, который принц сажал под окном той, что владела его сердцем. Он всегда звал свою избранницу Уардой, каким бы ни было ее настоящее имя, и так продолжалось, пока она оставалась фавориткой. Этих роз страстно желали все женщины гарема. Когда счастье улыбалось другой, куст пересаживали под ее окно.
Роза указала на окно напротив розового куста.
— Это моя брачная спальня… Я посадила мои розы здесь, когда сеньор де Флёрен стал моим мужем.
Еще немного, и Франсуа поклялся бы, что Роза — сама одна из тех сарацинских волшебниц, о которых повествуют рыцарские романы. Он вдохнул аромат цветов и вообразил себе тот далекий дворец с его фонтанами, причудливой музыкой и женщинами, укутанными в покрывала. В одно мгновение забылись все события этого ужасного утра: волки, явившиеся с того света, перерезанное горло с застрявшим в нем криком «Франция!», крестьянин, что назвал его псом, не опуская взгляда… Франсуа вновь обретал веру в себя, и потому ему было необходимо, чтобы это очарование продлилось. Любой ценой!
Внезапно его охватило желание. Он вдруг неудержимо захотел обладать Розой — сейчас же, немедленно. На миг он вспомнил об Ариетте, но эта мысль его не сдержала.
Они всего лишь обручены, да к тому же если бы она даже и узнала, то в чем смогла бы его упрекнуть?.. Франсуа едва выбрался из кошмара и скоро вынужден будет туда возвратиться; так разве нет у него права на малую толику грез? Когда каждое мгновение рискуешь жизнью, а завтра, быть может, погибнешь, это дает право на некоторые привилегии. Франсуа повернулся к своей спутнице.
— Самая прекрасная из роз — передо мной…
Комплимент был самым обычным, но молодую женщину он, казалось, смутил. Франсуа не замедлил воспользоваться своим преимуществом. Он заключил даму в объятия, ища ее губ.
— Роза…
Роза отбивалась, зажимая рот.
— Уарда!
Руки упали, губы приоткрылись…
***
К большому удовлетворению Франсуа, жаки не сняли осаду с замка Флёрен, и ему пришлось остаться. Вечером они с хозяйкой поужинали вдвоем. Роза де Флёрен заставила его отведать варенье из розовых лепестков и при этом смеялась и болтала о всяких пустяках. Франсуа невольно восхищался ею. Ведь она тоже жила в своего рода гареме, в замкнутом мирке, посвященном одной лишь красоте, защищенном от уродства и жестокости большого мира. После ужина они самым естественным образом направились в супружескую спальню.
Самые высокие цветы с куста Уарда заглядывали в открытое окно. Даже ночь не смогла приглушить их таинственный блеск и только усилила благоухание. Улегшись в постель, Франсуа вдруг ощутил приступ странной слабости. Вместо бурного влечения его постигло что-то вроде паралича. Без сомнения, это было следствием волнений, пережитых за день, если только причиной тут не был пьянящий аромат роз или варенье, которым потчевала его Роза. Не содержало ли оно какое-нибудь сонное зелье, на которые так горазды, по слухам, сарацины?
Это была последняя более-менее трезвая мысль Франсуа. Все, что последовало затем, превратилось в сплошной чувственный вихрь. Роза набросилась на него, не оставив ему никакой инициативы и овладевая им снова и снова. Франсуа лишь позволял нести себя этому потоку. На едином дыхании Роза перешла грань между целомудрием и бесстыдством… И Франсуа тоже забыл всякую стыдливость. Он снял с себя все запреты и впервые ощутил свою подлинную наготу.
С Жилеттой, хоть их тела и прекрасно подходили одно к другому, любовь оставалась всего лишь игрой, изысканным произведением искусства на двоих. Здесь же не было ничего похожего; в их неистовстве проскальзывало даже что-то звериное. Роза хотела всего. Она требовала наслаждения и одновременно сама одаривала им. Короче — она владычествовала над ним безраздельно. Быть может, это было как раз то, чего он всегда ждал от женщины. С Розой Франсуа не хотел быть воителем. На время хоть одного объятия, одной ночи, одного свидания ему хотелось стать побежденным.
***
На следующее утро Франсуа вышел на стену и, увидев, что жаки все еще там, почувствовал, как его сердце подпрыгнуло от радости. Время сражаться еще не пришло. Обстоятельства по-прежнему насильно удерживали его в замке, не оставляя другого выбора, кроме наслаждения. Он бегом возвратился в спальню. Боевой пыл Розы вспыхнул вновь, и Франсуа де Вивре, отважный герой, гроза полей битвы, восторженно повергся в прах!..
Вечер 5 июня выдался особенно жарким. Зной угнетал и душу, и тело, стеснял дыхание. Франсуа с Розой находились в спальне, когда услышали донесшийся снаружи странный звук. Жаки пели. Никогда прежде ни Франсуа, ни Розе не доводилось слышать ничего подобного. Это не походило ни на боевой гимн, ни на молитву. Пение было жалобным и диким, без единого слова, и состояло лишь из бесконечно повторяемого «о-о-о-о». Раздаваясь в предгрозовой ночи, оно вызывало невольную дрожь. Казалось, оно доносится из времен, предшествующих любой цивилизации, из того далекого прошлого, когда человек был лишь зверем среди себе подобных, вынужденный отвоевывать у других свое право на жизнь. Это лучше любых слов выражало то, чего хотели жаки. Это было их оправдание, их призыв к справедливости…
Роза де Флёрен вздрогнула. Она сходила за своей лирой и принялась наигрывать мелодии, которым научилась от одного трубадура, вернувшегося из Иерусалима. Франсуа приблизился к ней. Он больше не слышал дикую песнь жаков. Они были вдвоем, друг подле друга, отрезанные от всего остального мира. На последней ноте они слились в объятии, и Роза, как всегда, одержала верх.
***
С тех пор как они попали в замок Флёрен, Туссен ночевал под открытым небом. Он отказался занять комнату в замке. Имел ли он право нежиться в постели, когда те, за стенами, спали на голой земле?
Их пение разбудило его. Он вскарабкался на дозорный ход. Жаки разожгли большой костер и сгрудились вокруг него. Туссен зажал себе уши, чтобы не слышать их, но знал, что это бесполезно. Песня все равно была слышна. Он замотал головой, словно обезумевший зверь, и закричал:
