К большому плоту подлетела однодеревка, статный человек в белой чистой одежде (и как у Ратибора она сохранилась?!) сел в нее, и Никита нажал на весла.
Ратибор еще раньше решил, что на встречу с князьями поедет один, и без всего, только жезл с собою возьмет, жезл старейшины племени.
Велико же было его изумление, когда узрел на берегу одного Дира, но не смутился и не растерялся, лишь подумал: «Не доверяют… А чего ты хотел?! Сколько лет враждовали, а могли быть заедино — и поляне, и мы, — славяне все-таки! А тут одни распри, а зачем, казалось они нужны перед лицом всеобщей опасности, исходящей от хазар и печенегов?..»
Вот такие мысли пронеслись в голове Ратибора, едущего просить помощи и пристанища у своих недругов…
Лодка ткнулась носом в берег, и старейшина ловко выпрыгнул из нее и, уминая мягкими сапогами песок, направился к Диру. Тот давно, еще когда однодеревка отчалила от плота, передал щит одному из отроков и, положив ладони на яблоко рукояти меча, терпеливо и с любопытством взирал на то, как спешит к нему знатный древлянин — без меча, с одним лишь жезлом, похожим на жреческий.
«А у меня меч, какого еще поискать! — не без удовольствия подумал князь. — На Руси Киевской найдется равный разве что у брата».
Кузнецы на Подоле ковали меч семь дней, когда для простого воина они управлялись с ним за один. Кузнец с помощником выковывал его начерно, а другой помощник точил на точиле. Кузнец второй руки выравнивал и выглаживал меч, закалял его, а затем рядом с яблоком на рукояти перекрестьем чеканил зверей и птиц. И рубил этот меч и человеческий волос, и бычью шею. Одним крепким замахом!
Приблизился старейшина, поклонился низко, и тогда Дир дал знать глазами Еруслану, чтобы позвал Аскольда. И как только Ратибор выпрямился и поднял глаза, то в них блеснула радость: он увидел второго князя киевского, вышедшего из-за деревьев.
«Слава Перуну, кажись, должно быть все хорошо, если и второй князь на встречу пожаловал. Теперь не оплошать бы…» И старейшина древлян тоже низко поклонился и Аскольду.
— Князья киевские, — начал он, — выбрали меня старейшим соплеменники, и я им теперь есть слуга и в дни радости, и в дни печали… Великое горе потрясло нашу землю, расположенную, как вы знаете, по берегам Припяти. Беспутный наш князь, разрешив гридням разводить костры, спалил лес, а ведь имя-то наше — древляне — происходит от древа… Разумейте теперь, как нам жить?
— А почему мы должны разуметь?! — запальчиво воскликнул Дир. Но Аскольд знаком руки остановил его.
— Прости, княже, — обратился старейшина к Диру. — Знаю, неуместен мой вопрос… Но сейчас мой народ находится в положении бортника, который, собирая со стволов мед, залез высоко и через ноги смотрит в глаза смерти… Мы остались не только без своих жилищ, но и без еды и одежды. Три дня питались обгорелой падалью и кореньями трав. А там, — Ратибор показал на реку, — женщины, старики и малые дети… За них прошу. Приютите пока. Накормите людей, дайте одежду и кров… — И замолчал, а в глазах его стояли слезы.
— Я знаю тебя, Ратибор, как многоумного мужа и большого радетеля своего племени. А это вызывает великое уважение… Просьба твоя не такая простая, как может показаться на первый взгляд. — Аскольд повернул лицо к брату, и Дир понял, как глубоко закидывает ловчую сеть князь: не он ли говорил в свое время, что к походу хорошо бы склонить и древлян?.. — Поэтому, старейшина, мы удаляемся на Совет, а ты возвращайся назад и жди нашего знака: если на два скрещенных копья мы водрузим красное полотнище — вели народу плыть к берегу, а увидишь полотнище желтого цвета — уходите туда, куда вам укажут путь боги… Препятствовать мы не станем.
Но мудрый Ратибор уже сообразил, что его племя киевляне примут, просто торгуются, значит, им что-то нужно… И вера эта укрепилась, когда он увидел с большого плота, как на днепровских склонах стали появляться ремесленники и смерды, оповещенные княжескими гонцами. У многих в руках имелись одежды и обувь, корзины с едой.
И вот он, долгожданный знак: сам Аскольд на скрещенные копья набросил княжеское корзно, а у Ратибора при виде его сердце, ликуя, взметнулось ввысь…
Когда лодки и плоты подошли к берегу, простой люд валом повалил навстречу древлянам; вид измученных детей, стариков, женщин растрогал киевлян, и сразу были забыты распри (да помнили ли их работные люди, ибо войну всегда начинают правители?!), руки потянулись к рукам, и слезы радости смешались со слезами жалости. Семьи брали на постой и прокорм древлянские, опаленные страшной бедой, случившейся на берегах Припяти, и уходили как родные к Подолу…
А в это время прискакал гонец, посланный Светозаром на Юрковицкую гору, и с ходу выпалил:
— Княжий муж! Стражники потому не давали сигнал дымом — вина напились… Лежали в обнимку со своим десяцким. Еле растолкал. А дымом дал знать ратник Кузьма, он поздоровее всех, на ногах оставался, а пить больше неча было… Так бы и он свалился.
Светозар, выслушав, крикнул гридням и велел связать стражников и везти их к теремному двору, на позор великий, не ведая еще, какую казнь назначит Аскольд, потому что стражники — люди из дружины Дира. А Кузьма — так любимец его, вроде Еруслана, не единожды выручавший князя в битвах…
Красивый, белокурый, с прямым взором карих глаз, Кузьма в своей смелости, доходящей до безрассудства, был похож на своего господина и этим еще больше нравился Диру.
«Да… — чесал затылок Светозар, идя сообщать весть гонца князьям. — И как они, лешие, так нажрались… Во главе с десяцким, таким благоразумным и спокойным… От безделья! Давно ратными делами не занимались, паразиты!»
Узнав от Светозара о пьянке стражников, Аскольд пришел в ярость, а Дир виновато опустил глаза.
— Брат, вот видишь всю пагубу проклятого зелья… А если бы на Киев шли вооруженные отряды?! Между прочим, вои позволили себе такое еще и потому, что не раз видели своего князя в непотребном виде… — Аскольд носком сапога пнул подвернувшегося жирного кота, которого закормили теремные девки. Тот, перевернувшись в воздухе, тяжело шмякнулся об пол, даже не промяукав, и — откуда прыть взялась! — выскочил в распахнутую дверь.
Дир исподлобья взглянул на брата, пожевал черный левый ус, ничего не сказал…
Да и что сказать? Виноват, знамо дело. Но все равно обидно такое слышать от брата, хотя и старшего по возрасту, но ведь титулы-то их равны перед богами и народом. «Нет, брат, не надо так! Зарвешься, и я тоже могу закусить удила, как это делает иногда мой гнедой, когда вместо ласковых слов «Ну, вывози!» крикнешь на него грубо или больно ударишь под бока каблуками походных сапог…» Кровь потихоньку начинала вскипать у Дира.
