– А где привратник? – спросил король.
– Я привязал его к решетке у ворот, – ответил герцог де Гиз.
– Расспросите его, кузен.
– Он не захочет отвечать.
– Ну, если немножко подпалить ему ноги, так заговорит! – со смехом возразил король. Генрих поспешно выглянул в окно.
– Его уже нет, – сказал он.
– Кто же его отвязал? – поспешно спросил герцог де Гиз.
– Смерть дьяволу! – воскликнул король. – Опять мы ничего не узнаем!
– Вы сами видите, государь, – сказал Генрих:
– Ничто не доказывает, что моя жена и невестка герцога де Гиза побывали в этом доме.
– Верно, – ответил Карл. – В Писании сказано: три существа не оставляют следа: птица – в воздухе, рыба – в воде и женщина... нет, я ошибся... мужчина...[47]
– Таким образом, – прервал его Генрих, – самое лучшее, что мы можем сделать...
– ..это, – подхватил Карл, – мне полечить мой ушиб, вам, Анжу, смыть апельсиновый сироп, а вам, Гиз, велеть очистить кабанье сало.
Все четверо вышли из дома, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
Когда они дошли до Сент-Антуанской улицы, король спросил герцога Анжуйского и герцога де Гиза:
– Куда вы направляетесь, господа?
– Государь, мы идем к Нантуйе, он ждет нас – моего лотарингского кузена и меня – к ужину. Не желаете ли, ваше величество, присоединиться к нам?
– Нет, благодарю; мы идем в другую сторону. Не хотите ли взять одного из моих факельщиков?
– Нет, нет, спасибо! – поспешно ответил герцог Анжуйский.
– Будь по-вашему... Это он боится, чтоб я не велел проследить его, – шепнул Карл на ухо королю Наваррскому и, взяв его за руку, сказал:
– Идем, Анрио! Сегодня я угощаю тебя ужином.
– Разве мы не вернемся в Лувр? – спросил Генрих.
– Говорят тебе – нет, упрямая ты голова! Идем со мной, говорят тебе! Идем!
И Карл повел Генриха по улице Жоффруа-Ланье.
К центру Жоффруа-Ланье вела улица Гарнье-сюр-Ло, другим концом упиравшаяся в перпендикулярную ей улицу Бар.
В нескольких шагах от перекрестка, по направлению к улице Мортельри, виднелся домик, одиноко стоявший среди сада, окруженного высокой каменной стеной с одним-единственным входом, закрытым цельной дверью.
Карл вынул из кармана ключ, открыл дверь, которая была заперта только на замок и которая тотчас отворилась, и, пропустив вперед Генриха и лакея с факелом, запер ее за собой.
В доме светилось одно маленькое окошко. Карл показал на него Генриху пальцем и улыбнулся.
– Государь, я не понимаю, – промолвил Генрих.
– Сейчас поймешь, Анрио.
Король Наваррский с удивлением посмотрел на Карла. И в голосе и в лице его была нежность, которую до такой степени непривычно было у него заметить, что Генрих просто не узнавал его.
– Анрио, – сказал король, – я уже говорил тебе, что, когда я выхожу из Лувра, я выхожу из ада. Когда я вхожу сюда, я вхожу в рай.
– Ваше величество, – ответил Генрих, – я счастлив тем, что вы удостоили взять меня с собой в путешествие на небо.
– Путь туда тесный, – ступая на узенькую лестницу, сказал король, – таким образом, сравнение вполне справедливо[48].
– Что же за ангел охраняет вход в ваш Эдем, государь?
– Сейчас увидишь, – ответил Карл IX. Сделав Генриху знак, чтобы он не шумел. Карл IX отворил одну дверь, затем другую и остановился на пороге.
– Взгляни! – сказал он.
Генрих подошел и замер на месте перед самой очаровательной картиной, какую ему приходилось видеть.
Женщина лет восемнадцати-девятнадцати спала, положив голову на изножье кроватки, где спал ребенок, и держала обеими руками его ножки у своих губ, а ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по одеялу золотой волной.
Это была точная копия картины Альбани, изображающей Богоматерь с Христом-младенцем.
– Государь! Кто это прелестное создание? – спросил король Наваррский.
– Это ангел моего рая, Анрио, единственная, кто любит меня ради меня самого. Генрих улыбнулся.
– Да, ради меня самого, – повторил Карл, – она полюбила меня, когда еще не знала, что я король.
– А когда узнала?
– А когда узнала, – ответил Карл со вздохом, говорившим о том, что залитая кровью королевская власть порой становилась для него тяжким бременем, – а когда узнала, то не разлюбила. Суди сам!
Король тихонько подошел к молодой женщине и прикоснулся губами к ее цветущей щеке так осторожно, как пчелка к лилии.
И все-таки она проснулась.
– Карл! – прошептала она, открывая глаза.
– Слышишь? – сказал король Генриху. – Она называет меня просто Карл. А королева говорит мне «государь».
– Ах! – воскликнула молодая женщина. – Вы не один, король?
– Нет, милая Мари. Мне хотелось показать тебе другого короля, более счастливого, чем я, потому что у него нет короны, и более несчастного, чем я, потому что у него нет Мари Туше. Бог дает каждому свою награду.
– Государь, это король Наваррский? – спросила Мари.
– Он самый, дитя мое. Подойди к нам, Анрио. Король Наваррский подошел. Карл взял его за правую руку.
– Мари, взгляни на эту руку, – сказал он, – это рука хорошего брата и честного друга! Знаешь, если бы не эта рука...
– Так что же, государь?
– ..если бы не эта рука, Мари, наш ребенок остался бы сегодня без отца.
Мари вскрикнула, упала на колени, схватила руку Генриха и поцеловала.
– Хорошо, Мари, ты поступила правильно, – сказал Карл.
– А чем вы его отблагодарили, государь?
– Тем же.
Генрих с изумлением посмотрел на Карла.
– Когда-нибудь, Анрио, ты поймешь, что я хочу сказать. А покуда – иди взгляни!
Карл подошел к кроватке, в которой безмятежно спал ребенок.
– Да, – сказал король, – если бы этот великан спал в Лувре, а не здесь, на улице Бар, многое было бы иначе и сейчас, а возможно, и в будущем[49].
– Государь, не сердитесь на меня, – заметила Мари, – но я рада, что он спит здесь; здесь ему спокойнее.
– Ну и дадим ему спать спокойно. Хорошо спится, когда не видишь снов! – сказал король.
– Пойдемте, государь? – спросила Мари, указывая рукой на дверь в другую комнату.
– Да, Мари, ты права, – ответил Карл, – будем ужинать.
– Мой любимый, – сказала Мари, – вы ведь попросите вашего брата-короля извинить меня, да. Карл?
– За что?
– За то, что я отпустила наших слуг. Дело в том, государь, – обратилась она к королю Наваррскому, – что Карл любит, чтобы за столом ему прислуживала только я.
– Охотно верю, – ответил Генрих.
Мужчины прошли в столовую, а заботливая и беспокойная мать укрыла теплым одеяльцем малютку Карла, который спал крепким детским сном, вызывавшим зависть у его отца, и не проснулся.
