Селевк смотрел вниз. Вскоре его глаза различили в долине очертания населенного пункта. Он был явно побольше, чем селение Такфарината.
«Наверное, это и есть Рузикады, — подумал киликиец. — И там римский гарнизон. Ладно, скоро выяснится, почему эти нумидийцы такие угрюмые».
И действительно, это скоро выяснилось. Закончив совещание, Такфаринат тронул коня пятками и подъехал ближе. По его знаку всадники взяли в кольцо моряков, Селевка и кибитку с женщинами. Глаза вождя злобно блестели под густыми бровями, борода воинственно топорщилась, рука то и дело прикасалась к мечу.
— Прошу тебя, объясни нам, что случилось, — сказал киликиец. — Мы же видим, что перестали быть твоими гостями. В чем мы виноваты?
Такфаринат медленно покачал головой.
— Я сказал тебе, что в Рузикадах с римлянами был мой сын Салех, — заговорил он глухо. — Вчера его убили.
— Кто? — с тревогой спросил Селевк. — И при чем здесь мы?
— Дай мне сказать, — перебил его вождь, махнув рукой. — Вчера римский трибун приказал забить его прутьями. Насмерть. Мой сын, мой первенец умер...
Селевк сразу понял, чем это им грозит. Дикий кочевник теперь будет мстить всем, кто имеет какое-то отношение к Риму. И они — главные кандидаты стать первыми жертвами нумидийца. Надо попытаться спасти положение.
— Но у римлян есть закон, — сказал он быстро. — Если трибун был не прав, ты можешь пожаловаться проконсулу. Уверяю, виновный понесет заслуженное наказание.
— Нет, — покачал головой Такфаринат. — У вас свой закон, а у нас свой. Мы не поймем друг друга.
— Но в чем провинился твой сын? — вмешалась вдруг Корнелия.
— Вчера Салех захватил в плен главаря банды разбойников, которая грабила окрестные селения, — ответил Такфаринат. — Римский командир приказал всех задержанных доставлять в лагерь живыми, чтобы потом судить их по вашим законам. Но этот человек когда-то убил нашего родственника, и мой сын не мог нарушить традиции номадов — его воины сняли с бандита кожу, а голову его на копье пронесли по округе, чтобы все видели — Салех отомстил.
Римлянин приказал арестовать моего сына и забрать у него оружие. Тогда Салех выхватил меч и заколол центуриона, который хотел это сделать. Солдаты окружили его и нумидийских воинов и схватили их, тех, кто остался в живых. Мой сын был ранен, и все равно римский трибун отдал его на казнь. Легионеры забили Салеха палками. За что, скажите мне?
Такфаринат поднял на девушку полные боли глаза, его губы дрожали.
На лице Корнелии появилось решительное выражение, ее ноздри чуть раздувались. Селевк сразу понял, что сейчас она скажет какую-нибудь глупость, но было уже поздно вмешиваться.
— Как это за что? — с вызовом спросила внучка сенатора. — А разве твой сын не нарушил приказ командира? Не убил центуриона? Он совершил преступление. Когда мой дед был наместником в Сирии, он однажды приказал казнить двадцать солдат за меньший проступок. Римляне — лучшие воины в мире как раз потому, что для них дисциплина превыше всего.
— Ну, какие они воины, мы сейчас посмотрим, — криво усмехнулся нумидиец. — Вы хорошо придумываете всякие законы, чтобы морочить голову неграмотным кочевникам, но меч в руке мы держим не хуже, чем ваши судьи и чиновники таблички для письма.
— Что ты собираешься делать, вождь? — с тревогой спросил Селевк. — Заклинаю тебя всеми нумидийскими богами — не торопись. Еще можно все уладить...
— Ничто не вернет мне сына, — отрубил вождь. — Я объявляю войну Риму. Сейчас мы нападем на Рузикады. Ни один враг не уйдет из города живым. А вы остаетесь моими пленниками.
— Это безумие... — прошептала Корнелия, побледнев. — Ты объявляешь войну Риму? На что ты надеешься?
Но как бы дерзко не звучали слова предводителя маленького кочевого племени, каким бы могущественным и величественным не казался Вечный город по сравнению с нищей, малолюдной Нумидией, сейчас именно вождь номадов Такфаринат был хозяином жизни и свободы нескольких десятков римских граждан. И это Селевк с горечью вынужден был признать.
Их оттеснили в сторону с дороги, на страже стал небольшой, но решительно настроенный конвой. Все пленники с ужасом смотрели вниз, на город, в котором вот-вот начнется безжалостная резня. Не было никаких сомнений, что огромное численное преимущество нумидийцев сыграет решающую роль, и маленький римский гарнизон обречен на истребление. А также мирные жители — купцы, чиновники, их семьи.
Такфаринат отдал несколько последних распоряжений; бородатые воины вскинули вверх руки с копьями и мечами, заржали лошади, единый вопль вырвался из двух тысяч глоток.
Черная лавина людей и коней обрушилась с гор на беззащитные Рузикады.
Бой был коротким. В распоряжении трибуна — командира гарнизона — находилось не более полутора сотен солдат; конечно, такие ничтожные силы не могли долго противостоять напору озверевших номадов, к которым сразу же присоединились и местные жители — соплеменники нападавших.
Засыпаемые градом копий и стрел, легионеры медленно отступали к своему укрепленному лагерю на окраине города (атака конницы застала их в процессе строительных работ — они чинили старую дорогу).
Но Такфаринат, знакомый с римской тактикой, прекрасно понимал — доберись те до лагеря, и осада может продлиться еще очень долго. А его воинам для поднятия боевого духа требовалась быстрая и безоговорочная победа. Иначе ведь и самого вождя могут прирезать — в лучших традициях нумидийских кочевых племен.
Яростно навалившись на сбившихся в кучу римлян, он отправил небольшой отряд в обход; всадники подлетели к лагерю и забросали деревянные укрепления горящими факелами. Частокол и постройки внутри его занялись огнем. Теперь спрятаться легионерам было негде.
Их сопротивление было быстро сломлено. Уцелело лишь две дюжины солдат, в основном — тяжело раненых. Трибун погиб одним из первых, и тем самым спас себя от страшных пыток, уготованных ему Такфаринатом. Но остальные легионеры и вытащенные из домов гражданские лица не избежали ужасной смерти
Все бесчеловечные приемы варваров пошли в ход — шипело на огне человеческое мясо, лоскутами опадала кожа, лилось в глотки кипящее масло. Нумидийцы справляли звериный пир, а их вождь, перепачканный с ног до головы кровью врагов, все оплакивал своего погибшего сына, принося ему в жертву новых и новых несчастных пленников. Стон и вопль стояли над Рузикадами, черные клубы дыма окутывали город, алела кровь и смерть витала в воздухе...
Так началась эта война.
Уже стемнело. Огромный город медленно погружался в сон. Страсти, днем бурлившие на улицах и на Римском Форуме, постепенно затихали. Еще, правда, хлопали двери кабаков, разрывали тишину пьяные выкрики и бесшабашные песни, раздававшиеся в грязных кривых переулках Субуры и Эсквилина, но более благополучные районы — Авентин и окрестности Большого Цирка — казались безжизненными и уснувшими.
