Один из старейших советских писателей-приключенцев, Леонид Дмитриевич Платов, — автор нескольких романов и повестей. Им написаны такие полюбившиеся читателю книги, как «Секретный фарватер», «Страна семи трав», «Архипелаг исчезающих островов» и другие. В настоящее время писатель работает над новой книгой — «Когти тигра». Это повесть о человеке, совершившем замечательный подвиг в годы Великой Отечественной войны. С первой частью повести, рассказывающей о юности героя, о становлении его характера, мы предлагаем познакомиться читателю.
Рисунки П. ПАВЛИНОВА
1
— Держись за шляпу, эй! Ветром унесет!
— Рот-то, рот закрой! Сам закроешь или помочь?
Эти и им подобные замечания остаются без ответа.
— Та тю на тебя! Чего ж ты молчишь? Чи ты моря не видал, чи как?
Мальчик лет тринадцати, в свитке и широкополой соломенной шляпе (по-украински — брыль) неподвижно стоит на ступенях Графской пристани — глаз не сводит с моря.
Так вот, стало быть, оно какое, это море!
Конечно, он уже не раз видел его, но только на картинках. И там оно было совсем другое, не живое. Сейчас море движется, без устали наплывает на берег, а коснувшись причала, куда-то уходит. Куда? Волны, к сожалению, невысокие, рябь, или, по-флотски сказать, зыбь. А поглядеть бы, что бывает, когда шторм? О!
Два беспризорника, метя длиннополыми лохмотьями лестницу, нервно кружат подле мальчика в брыле. Внимание привлекает не столько пресловутая шляпа на голове, сколько торба, лежащая в ногах. То и дело на пятнистых от грязи плутоватых физиономиях сверкает улыбка.
Все трое, наверное, ровесники, но эти в лохмотьях по макушку набиты житейским опытом, тогда как владелец торбы прост и наивен, как подсолнух.
И хоть бы зажал коленями свое имущество! Хоть бы огрызнулся разок! Нет, оцепенел. Стоит и молчит, как околдованный.
Выбивая пятками дробь, тряся рукавами и многозначительно перемигиваясь, беспризорники все сужают и сужают круги.
Наконец в результате длительных подмигиваний и подскакиваний торба исчезает.
Околдованный морем смотрит себе под ноги, потом в растерянности оглядывается. В просветах между колоннами никого, лестница пуста.
В торбе были между тем сало, смена белья и недочитанная книжка. Были! Машинально рука тянется под брыль, к затылку. Почему-то в Гайвороне на Черниговщине принято чесать в затылке при подобных печальных обстоятельствах.
Но что там торба! Тотчас же он забывает о ней, потому что незадолго до ее похищения произошло нечто гораздо более ужасное. Его не взяли на корабль!
За деревьями на площади виднеется бронзовый Нахимов. Он стоит спиной к приезжему. Поза говорит сама за себя. Прославленный флотоводец недвусмысленно дает понять, что до приезжего ему нет никакого дела.
Еще более неприветливо ведут себя львы, лежащие по обеим сторонам лестницы. С подчеркнутым равнодушием они воротят от гайворонца свои надменные каменные морды.
Странно, очень странно!
А ведь он просился даже не на самый большой корабль, крейсер или линкор, согласен был на любой, пусть маленький, пусть катер, лишь бы тот был военный.
В гавани, как он и ожидал, их было полно, этих военных кораблей. Все одномастные, серые, чтобы сливаться с морем и без следа исчезать в тумане, это-то он уже знал. Пушки грозно торчат в разные стороны. С палубы на причал переброшены сходни, возле них высятся вахтенные. А на мачтах, или как там: на реях? — полощутся веселые флаги.
Перекинув торбу через плечо, он обошел все корабли, не пропустил ни одного. Сердце в груди трепетало, как флаг. У сходней он останавливался, стаскивал свой брыль, говорил: «Драстуйте вам!» После этого долго переминался с ноги на ногу, держа брыль у живота, ожидая, когда на него обратят внимание: по-деревенски вежливый, очень терпеливый.
Его замечали. Матросы, свободные от вахты, перевешивались через поручни, вступали в разговор. Выяснялось, что на корабле юнга не требуется. Разговаривали, однако, дружелюбно, советовали малость обождать, подрасти, а ведь это дело нехитрое: надо лишь вернуться домой и побольше есть борща и галушек, не заметишь, как и вырастешь.
Он печально кивал, потом брел к следующему кораблю.
Так он прошел весь причал, и ни разу не раздалось долгожданное: «А хлопец вроде ничего себе. Вахтенный у трапа, пропусти на корабль!»
Да, тут хочешь не хочешь, а зачешешь в затылке!
Но, даже стоя в этой бесславной позе на ступенях пристани, Мыкола Григоренко ни секунды не думал о том, что из затеи его ничего не вышло и теперь надо возвращаться в Гайворон.
Покинуть море, корабли? Это было невозможно. Особенно сейчас, после того как он их увидел…
Не проявилось ли, однако, в этом свойство возраста? В тринадцать-четырнадцать лет в жизни все кажется легко достижимым — как в сказке, стоит лишь очень пожелать. Впрочем, хочется думать иначе. Быть может, наш в общем не слишком-то уютный мир приветливее распахивается, когда на него смотрят такими доверчивыми, мальчишески восторженными глазами?
Мыкола ощутил толчок в плечо. Сжав кулаки, он обернулся. Опять эти… пятнистые?
Нет. На лестнице стоял опрятно одетый хлопец примерно одних с ним лет, с совершенно круглым, очень веселым лицом. Вначале, однако, понравилось не лицо. Внимание привлекли великолепные сапоги. Правильнее даже назвать их ботфортами. Они были резиновые, непомерно длинные, настолько длинные, что верхнюю часть их пришлось вывернуть наизнанку и с небрежной лихостью спустить раструбом на икры. Ботфорты делали хлопца похожим на Кота в сапогах. Это невольно располагало к нему.
К сожалению, Мыкола произвел на него менее благоприятное впечатление.
— Ну и шляпа же у тебя! — сказал Кот в сапогах, прищурясь. — Знакомая лошадь подарила? У нас в Севастополе такие лошадям надевают, чтобы голову не напекло.
Начало разговора как будто предвещало драку. Но и тут сказалась исконная гайворонская медлительность. Пока Мыкола, нахмурясь, набирал воздуху в грудь, пока замахивался, незнакомец, как воробей, скакнул на две или три ступеньки повыше и, словно бы не случилось ничего, преспокойно уселся.
— Про шляпу забудь! — сказал он. — Это я пошутил. Садись и рассказывай: почему такой печальный?
