— Да, — решительно сказала она, — я позабочусь о вас.
* * *
Шато, если смотреть на него с земли, оказался гораздо больше, чем виделся с воздуха, и намного уродливее. Большая часть окон выбита и заколочена досками. Стены изрешечены осколками, лужайки — в воронках от снарядов: прошлой осенью имение оказалось в пределах досягаемости немецкой артиллерии, прежде чем союзникам удалось снова оттеснить немцев за гряду.
Большой дом казался печальным и заброшенным, и Сантэн извинилась.
— Наших работников забрали в армию, большинство женщин с детьми бежало в Париж или Амьен. Нас всего трое.
Она приподнялась в седле и на другом языке отрывисто сказала:
— Анна! Посмотри, кого я нашла.
Из огорода возле кухни к ним двинулась коренастая, приземистая женщина, с широкими плечами и огромными бесформенными грудями под грязной блузой. Густые темные волосы с седыми прядями убраны в пучок на темени, лицо красное и круглое, как редиска, голые по локоть руки — толстые и мускулистые, как у мужчины, и в земле. В большой мозолистой руке она несла пучок репы.
— В чем дело, kleintjie — малышка?
— Я спасла храброго английского летчика, но он тяжело ранен…
— Мне он кажется здоровым.
— Анна, не будь старой ворчуньей. Помоги мне. Надо отвести его на кухню.
Женщины продолжали разговаривать, и Майкл, к своему изумлению, понимал каждое слово.
— Я не впущу в дом солдата, ты это знаешь, kleintjie! Не хочу, чтобы в одной корзине с моей кошечкой оказался кот…
— Он не солдат, Анна, он летчик.
— И, наверно, такой же назойливый котяра.
Она использовала слово fris, и Сантэн напустилась на нее:
— Ворчливая старуха! Немедленно помоги мне.
Анна внимательно оглядела Майкла и неохотно согласилась:
— У него красивые глаза, но я все равно ему не верю. Ну хорошо, но пусть он только…
— Мефрау, — впервые заговорил Майкл, — со мной ваша добродетель в полной безопасности, торжественно обещаю. Как вы ни привлекательны, я буду держать себя в руках.
Сантэн повернулась в седле и уставилась на него, а Анна выпрямилась и радостно захохотала.
— Он говорит по-фламандски!
— Вы говорите по-фламандски! — уличила Сантэн.
— Это не фламандский, — сказал Майкл, — а африкаанс, голландский язык Южной Африки.
— Нет, фламандский, — возразила Анна, подходя. — Всякий, кто говорит по-фламандски, дорогой гость в этом доме.
И она протянула руки к Майклу.
— Осторожней, — выразила беспокойство Сантэн. — Его плечо…
Она соскользнула на землю, и вдвоем они спустили Майкла с лошади и повели к кухонной двери.
В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить обед на пятьсот персон, но сейчас только в одной печи горел небольшой огонь. Майкла усадили перед ним на стул.
— Принеси свою знаменитую мазь, — приказала Сантэн, и Анна торопливо ушла.
— Вы фламандка? — спросил Майкл. Он радовался исчезновению языкового барьера.
— Нет, нет. — Сантэн огромными ножницами обрезала остатки рубашки вокруг ожогов. — Анна с севера. Она стала моей няней после смерти мамы и теперь считает себя не служанкой, а моей матерью. Она еще в колыбели научила меня своему языку. Но где ему научились вы?
— Там, где я вырос, все говорят на нем.
— Я рада, — сказала она, и он не понял толком, к чему это относится, потому что она продолжала осмотр его плеча.
— Я высматриваю вас каждое утро, — тихо признался он. — Мы все высматриваем, когда летим.
Она ничего не ответила, но он заметил, что ее щеки снова приобрели изумительный призрачно-розовый цвет.
— Мы называем вас своим маленьким ангелом удачи, l’ange du bonheur.
Сантэн рассмеялась.
— А я называю вас le petit jaune — маленький желтый, — ответила она. Желтый «сопвич». Майкл испытал душевный подъем. Она знает его.
А девушка между тем продолжала:
— Я жду, когда вы вернетесь, словно пересчитываю своих цыплят, но часто они не возвращаются, особенно новые. Тогда я плачу и молюсь за них. Но вы и зеленый всегда возвращаетесь, и я радуюсь.
— Вы очень добры, — начал он, но тут из кладовой появилась Анна с каменным кувшином, от которого пахло скипидаром, и настроение сразу изменилось.
— Где папа? — спросила Сантэн.
— В подвале, заботится о скоте.
— Нам приходится держать скот в подвале, — объяснила Сантэн, подходя к началу каменной лестницы, — иначе солдаты раскрадут кур, гусей и даже молочных коров. Нюажа мне пришлось отбивать! — Они крикнула вниз по лестнице: — Папа! Где ты? — Снизу послышался приглушенный ответ, и Сантэн снова крикнула: — Нам нужна бутылка коньяка. — Тон ее стал увещевательным. — Непочатая, папа. Для медицинских целей. Не для тебя, для моего пациента.
Сантэн бросила вниз связку ключей. Несколько минут спустя послышались тяжелые шаги, и в кухню вошел рослый, лохматый пузатый мужчина с бутылкой коньяка, которую он, как ребенка, прижимал к груди.
Волосы у него были такие же густые и курчавые, как у Сантэн, но нависали на лоб и в них проступали седые пряди. Усы, пышные и нафабренные, превратились по краям во внушительные пики. Папа смотрел на Майкла единственным темным блестящим глазом. Второй глаз был закрыт пиратской черной повязкой.
— Кто это? — спросил он.
— Английский летчик.
Мрачное выражение исчезло.
— Брат-воин, — сказал мужчина. — Товарищ по оружию, еще один истребитель проклятых бошей!
— За последние сорок лет вы не истребили ни одного боша, — напомнила Анна, не отрывая взгляда от ожогов Майкла, но папа не обратил на нее внимания и направился к Майклу, широко раскрыв медвежьи объятия.
— Папа, осторожней, он ранен.
— Ранен! — воскликнул папа. — Коньяк!
Он произнес это так, словно между этими двумя словами существовала самая тесная связь, нашел два тяжелых стеклянных стакана, поставил на кухонную стойку, подул на них, распространяя запах чеснока, протер полой пиджака и сломал красную восковую печать на горлышке бутылки.
— Папа, но ты ведь не ранен, — строго сказала Сантэн, видя, что он до краев наполнил оба стакана.
— Я не могу обижать столь мужественного человека, предлагая ему пить в одиночестве.
Он протянул Майклу стакан.
— Граф Луи де Тири, к вашим услугам, мсье.
— Капитан Майкл Кортни, Королевские военно-воздушные силы.
— A vфtre santй[15], капитан!
— A la vфtre, господин граф!
Граф пил с нескрываемым наслаждением, потом вздохнул, вытер тыльной стороной ладони великолепные усы и обратился к Анне:
— Лечи дальше, женщина.
— Будет жечь, — предупредила Анна, и Майклу на мгновение показалось, что речь о коньяке, но Анна взяла из каменного кувшина горсть мази и наложила прямо на открытый ожог.
