— У этого человека было безошибочное чутье. Даже у пьяного. Очень не хотелось его увольнять.
Белл сохранял нейтральный тон.
— Его оружие лежало в нескольких футах от тела. То есть он достал пистолет из кобуры до взрыва.
— Может, его выбросило взрывом?
— Это был его любимый армейский пистолет одинарного действия. В закрытой кобуре. Пистолет не выпал. Перед смертью Уиш держал его в руке.
На предположение, будто Алоизиус Кларк пытался предотвратить нападение, Ван Дорн ответил холодным вопросом:
— А где была его фляжка?
— В кармане.
Ван Дорн кивнул и хотел сменить тему, но Белл еще не договорил.
— Мне нужно было понять, как он оказался в туннеле. Умер ли он до или во время взрыва? Поэтому я погрузил его тело в поезд и отвез к врачу в Кламат-Фолс. Врач отметил, что еще до взрыва Уиш был ранен в горло.
Ван Дорн поморщился.
— Ему перерезали горло?
— Не перерезали. Проткнули. Нож пробил горло, прошел между шейными позвонками и вышел из шеи с противоположной стороны. Врач сказал, что удар чистый, словно бил хирург или мясник.
— Или просто удачный.
— Если так, убийце повезло дважды.
— Что ты имеешь в виду.
— Свалить Уиша Кларка — для этого нужно немалое везение, а?
Ван Дорн отвел взгляд.
— В его фляжке что-нибудь оставалось?
Белл печально улыбнулся боссу.
— Не переживайте, Джо. Я бы тоже его уволил. Фляжка была суха, как кость.
— Нападали спереди?
— Похоже, — подтвердил Белл.
— Но ты сказал, что Уиш уже выхватил пистолет.
— Верно. Как же Саботажнику удалось достать его ножом?
— Метнуть? — с сомнением предположил Ван Дорн.
Белл выдернул из-за голенища метательный нож, повертел стальное лезвие в пальцах, взвешивая.
— Нужна катапульта, чтобы он в броске пробил горло человеку.
— Конечно… Будь осторожен, Исаак. Ты сам говоришь, что этот парень должен был действовать с быстротой молнии, чтобы свалить Уиша Кларка. Даже пьяного.
— Он получит возможность, — поклялся Исаак Белл, — показать мне, насколько он проворный.
Пирс «Венеция» в Санта-Монике заливал электрический свет. Он освещал оснастку трехмачтового корабля, навечно причаленного у пирса параллельно большому павильону. Оркестр в быстром темпе играл марш «Гладиатор» Джона Филиппа Сузы.
Бродяга повернулся спиной к приятной музыке и по слежавшемуся плотному песку пошел в темноту. В свете, отраженном волнами, перед ним ложилась его тень, холодный тихоокеанский ветер трепал рваную одежду. Был отлив, и бродяга искал якорь, который можно украсть.
Он обогнул хибары поселка. Рыбаки-японцы, живущие здесь, вытащили лодки на берег, поближе к хижинам, чтобы приглядывать за ними. За поселком японцев бродяга нашел то, что искал: мореходные шлюпки Общества спасения на водах, предназначенные для спасения моряков при крушениях и тонущих туристов. Лодки были полностью оборудованы для того, чтобы мгновенно выйти в море с экипажем из добровольцев. Бродяга сдвинул брезент и в темноте ощупью нашел весла, сосуды для вычерпывания воды и, наконец, холодный металл якоря.
Он понес этот якорь к пирсу. Но, не доходя до освещенного места, повернул и стал подниматься по глубокому песку в город. Улицы были тихи, дома темны. Он уклонился от встречи с пешим патрульным и беспрепятственно добрался до конюшни, которую, как и большинство конюшен в этой местности, перестраивали под гараж. Среди фургонов, колясок и легких двухместных экипажей в беспорядке размещались грузовики и легковые автомобили, нуждавшиеся в ремонте. Пахло бензином, сеном и навозом.
Днем здесь царило оживление, толпились конюхи, кучера, погонщики фургонов, а также автомеханики, и все они курили, жевали табак и жевательную резинку и рассказывали байки. Но ночью здесь был один кузнец — он удивился бродяге, предложившему за якорь целый доллар. Кузнец запросил бы всего пятьдесят центов, но он пил и относился к тем, кого от виски тянет на подвиги.
Кузнец не откладывая взялся за дело; он хотел обработать якорь, пока никто не заметил, что он украден. Начал с того, что убрал одну из двух чугунных лап, работая попеременно молотом и долотом, пока не срезал ее. Потом сточил напильником заусеницы, чтобы получилось ровное место. А когда поднес якорь к свету, тот походил на крюк.
Потея, несмотря на ночной холод, кузнец выпил пива, приложился к бутылке «Старого бурбона Келлога», сделал большой глоток и принялся проделывать в веретене якоря отверстие, как заказал клиент. Сверлить чугун тяжело. Остановившись перевести дух, кузнец опять выпил пива, а затем закончил работу, смутно сознавая, что еще глоток «Келлога» — и он вместо чугуна просверлит себе руку.
Он завернул якорь в одеяло, оставленное заказчиком, и уложил в саквояж клиента. Голова кружилась. Он поднял срезанную лапу якоря и принялся размышлять, на что она сгодилась бы, но в дверь постучал заказчик.
— Неси сюда.
Человек оставался в темноте, и сегодня кузнец еще хуже, чем вчера, различал его черты. Но он узнал сильный голос, отчетливый восточный акцент, высокомерие, рост и городское пальто длиной по колено.
— Я сказал, неси сюда!
Кузнец вынес саквояж за порог.
— Закрой дверь!
Он закрыл за собой дверь, отрезав свет, падавший изнутри, и клиент выхватил у него саквояж.
— Спасибо, добрый человек.
— Не за что, — ответил кузнец, гадая, что этот щеголь в пальто намерен делать с обрезанным якорем.
Золотая десятидолларовая монета, плата за неделю тяжелого труда, блеснула в темноте. Кузнец попробовал ее поймать, промахнулся и наклонился, чтобы подобрать ее с песка. Он почувствовал, что человек приблизился. Кузнец настороженно оглянулся и увидел, что человек наклонился к разношенным сапогам, которые не вязались с модным пальто. В эту минуту дверь распахнулась, и на лицо человека упал свет. Кузнецу оно показалось знакомым. В дверях появились три конюха и автомеханик, все пьяней пьяного. Увидев кузнеца на песке, они рассмеялись.
— Черт возьми! — сказал механик. — Джим тоже раздавил бутылочку.
Заказчик повернулся и исчез в темноте. Кузнец не подозревал, что всего миг отделял его от смерти. Ради своей безопасности этот человек убивал.
Большую часть сорока семи лет, на протяжении которых Сакраменто оставался столицей штата Калифорния, белый дом Энн Паунд оказывал самое искреннее гостеприимство законодателям и лоббистам, устроившимся всего в трех кварталах от него. Дом был большой и красивый, построенный с ранневикторианской пышностью — белые деревянные стены, множество башенок, чердаков, балконов и перил. А за натертой воском входной дверью из каштана просторный вестибюль был украшен портретом хозяйки, написанным в годы ее молодости. Лестница в этом доме, покрытая красным ковром, так прославилась в кругах политиков, что об уровне связей человека можно было судить по тому, улыбнется ли он понимающе, услыхав «лестница в небо».
