Порой политработники приходили побеседовать с нами и в казармы. Разговор начинался обычно несколько скованно. Сначала речь заходила о бытовых условиях, о наших пожеланиях, потом переключалась на жизнь советских людей, на достижения в промышленности, науке, культуре. Не утаивались и отдельные недостатки. Говорили о трудностях, об успехах пятилеток, о том, что царская Россия была очень отсталой, и теперь приходилось многое наверстывать. Все постепенно втягивались в дискуссию.
Начальство лагеря фактически не вмешивалось в наши дела. Единственное, что вменялось нам в обязанность, кроме присутствия на поверке, это, стыдно признаться, посещение бани. Каждому неукоснительно полагалось раз в неделю мыться в бане и менять белье.
В ноябре большой подъем среди нас вызвало известие о том, что будет организована переписка с родиной. Естественно, все воспользовались возможностью связаться с родными и друзьями, узнать, живы ли они и как идут у них дела.
Через некоторое время прибыли первые ответы. Одним они принесли радость, другим — весть об утрате родных и близких. Несмотря на строгую немецкую цензуру, дошли до нас сведения о фашистском терроре, царившем в Польше. Мне пришло лишь одно письмо от сестры.
В Козельске чаще прежнего разгорались споры о политике. Поначалу наибольшую активность проявляли старшие офицеры, связанные с санацией. Они, стремясь вернуть себе утраченное влияние, стали преследовать всех, у кого были иные, чем у них, взгляды на политические проблемы. Применялись любые средства, чтобы «уломать» инакомыслящих, — от вежливых уговоров до угроз. К этим офицерам примыкала группа, которую мы прозвали «пятой колонной» — группа крайне правых. Идейной платформой их было враждебное отношение к Советскому Союзу, бойкот всего хоть сколько-нибудь связанного с социализмом. Большинство интернированных смотрело весьма равнодушно на эти потуги сторонников санации.
Группа коммунистов объединилась вокруг Анджея Адриана.
Поначалу их деятельность ограничивалась изучением марксизма-ленинизма, критической оценкой деятельности санации и правых кругов, занятиями русским языком. Они не оказывали заметного влияния на основную массу находившихся в лагере, выходцев по большей части из военно-чиновничьей среды и воспитанных в духе антикоммунистической пропаганды.
Довольно долго я не принимал участия в политических спорах. Мне казалось бессмысленным твердить одни и те же избитые фразы, когда на главный мучивший нас вопрос: почему мы проиграли войну и что делать дальше, никто не мог достаточно четко ответить. И я занялся спортом, усердно учил языки.
Из нашей комнаты больше всех политикой интересовался Збышек Романовский. Он чаще других бывал на всяких дискуссиях, и обычно именно он приносил первым лагерные новости. Как-то однажды он вернулся очень возбужденным и стал рассказывать о споре, в котором группа приверженцев санации не смогла устоять перед аргументами одного из офицеров, доказавшего их вину в сентябрьском поражении.
— Это не тот ли высокий капитан? — спросил Тадек Юскевич.
— Да, да! Ты знаешь его?
— Слышал однажды, как он в полемике с каким-то эндеком[4] начисто его разгромил, цитируя Дмовского, главного их идеолога. Любопытно было послушать — разделал оппонента под орех. Эрудит. Постой, как его зовут…
— Арцишевский?
— Точно, Миколай Арцишевский. Из запаса, бывший журналист.
— Мне кто-то рассказывал об Арцишевском, — вмешался Игорь, — и всячески его поносил.
— Наверно, тот эндек, — засмеялся Тадек.
— Нет, нет, офицер из нашего полка, начальник техслужбы.
— А, майор Гурский. Значит, Арцишевский и штабистам правду в глаза резанул.
— Давайте пригласим его к себе?
— Збышек его знает, пусть и приведет. На том и порешили.
В тот же день — мы, помнится, как раз играли в волейбол — подошел Романовский и сказал, что договорился с Арцишевским о встрече. Тот придет к нам в комнату. Мы были несколько заинтригованы рассказами товарищей об этом человеке и, бросив игру, сразу же направились к себе.
Гость в мундире капитана уже ждал нас. У него были большие карие глаза, круглое лицо и высокий, с глубокими залысинами лоб. Весь вид его, каждое его движение выявляли человека энергичного и волевого. Мы поздоровались, поболтали о спорте, о том о сем, потом расположились поудобнее, а он сел напротив на стул и начал говорить.
Говорил Арцишевский убедительно, ярко, остроумно. Факты, которые он приводил, собирались в логически стройное целое, опиравшееся на железную конструкцию его убежденности. Давно, казалось бы, известные политические и экономические события в его интерпретации представлялись с неожиданной и непривычной стороны. Его неопровержимые доводы рушили наши прежние понятия о международной политике и расстановке сил.
— Главный враг Польши, — говорил Арцишевский, — германский империализм. Его кредо — «Дранг нах Остен». Наиболее агрессивная разновидность этого империализма — гитлеризм в особо неприкрытой форме стремится к захвату и ограблению восточных земель, педантично осуществляя свои планы. И сейчас фашизм готов истребить полностью население захваченных стран. Конечно, в 1939 году немцы превосходили Польшу в экономическом, военном и организационном отношении, имея к тому же вдвое большее население. — Арцишевский говорил увлеченно, подкрепляя свои мысли энергичными жестами. — Было ясно, что без союзников мы обречены на проигрыш в войне. Но при правильной политике можно было этого избежать. Следовало вступить в союз, который уравнял бы перевес противника. В союз мы вступили, но с кем? С Англией и Францией, а они в этом союзе искали только корысть для себя. Действительно, немецкая экспансия, стремящаяся к переделу мира и опирающаяся на развитую промышленность и на военную силу, ставила под угрозу жизненные интересы обеих западных держав, их позиции в Европе и их колониальные владения. Согласно старому английскому принципу равновесия сил на Европейском континенте государство, нарушающее это равновесие, автоматически становится врагом Великобритании.
Вы видите, Англия и Франция пока не собираются непосредственно участвовать в борьбе с гитлеризмом, — продолжал Арцишевский. — Их планы сводятся к тому, чтобы толкнуть немцев на восток, против СССР и таким образом освободиться сразу и от коммунизма, и от германского конкурента. Малые государства Юго-Восточной Европы отданы западными политиками на откуп германскому фашизму. Мюнхенский договор — первый шаг в осуществлении этого плана.
