«Снова загадки, — недовольно думал Сверлилкин, роясь в верстаке, — болты ему с гайкой понадобились. А при чём тут Митька, спрашивается».
Будучи сам человеком очень простым, прямодушным, Сверлилкин терпеть не мог скрытных, туманных людей. Пойди догадайся, что у такого на уме! Какую он штуку сейчас отмочит? Если по-простому мерить, то механик Соколов служит немцам и обязан его, Сверлилкина, отправить немедленно в комендатуру, и дело с концом! А он не отправляет, и вот тут что-то не то… Во всяком случае, надо быть с ним начеку!
— Вот болты.
— Спички еще дай.
Механик навинтил гайку на один из болтов всего на два оборота, потом стал соскребать серу со спичек об острый край гайки. Когда сера заполнила гайку, механик осторожно ввернул в нее второй болт.
— Такую пушку видел?
— Какая уж там пушка, — недоверчиво покосился Сверлилкин. — Спички есть спички! Ими не выстрелишь.
— Да, да! Не выстрелишь! Ну-ка, пригнись!
Механик размахнулся и с силой швырнув болты, угодил головкой в стальную плиту, на которой выправляли валы.
Раздался гулкий выстрел, болты разлетелись невесть куда, а гайка с силой врезалась в потолок, оставив на нем вмятину и просыпав на пол серую штукатурку.
— Мина, — сказал Сверлилкин, не веря глазам.
— Бомба, — усмехнулся Соколов. — А есть еще поджигалы. Берешь трубку, приделываешь ручку…
— Эти я знаю, — перебил Сверлилкин. — Мастерили рыбу глушить.
— Правильно. Надо только спичек побольше, — механик помолчал и добавил: — Смотри за пацаненком! Ты меня понял, надеюсь!
«Ну и голова, — восхищался Сверлилкин. — А ведь прав. Пацан-то с характером, оказывается. Ишь, морду ему разбили, так он успокоиться не хочет… Неужели сам взрыватель смастерить задумал? Если так, то у него ещё есть мины!»
Ого! Давненько не приходилось ему видеть такого стола! Ну и Шашкин! Для кого это он так расстарался?
На столе, поблескивая прозрачными кристалликами соли, нежно розовел шпик, румянилась в блюде печеная картошка, пузырился квас в коричневом жбане, крутобокие крупные яйца грудились в миске, желтел мед в стакане, белела простокваша в горшке и сметана в плошке…
— Я потом… я потом приду, — попятился Сверлилкин назад к двери. — Гостей ждёте, так я потом…
Ласточка, худая, как палка, всплеснула руками:
— Куда ж ты, а? Тебе ж, чай, заготовлено. Сам-то сейчас явится, за бутылкой направился. Садись, садись.
Сверлилкин не верил своим ушам. Спятила.
— Садись же, сокол ясный!
Пожав плечами, «сокол ясный» присел на краешек скамьи.
— Сейчас я жаренку из печки выволоку, — Шашкина, отодвинув заслонку, полезла в печь ухватом.
В избу шумно ввалился Шашкин. Вытащив из кармана бутылку с прозрачной жидкостью и хлопнув ею перед Сверлилкиным, Шашкин заорал:
— Первач! Не веришь? Могу побожиться! Сам такого не пивал еще, а тебе раздобыл! Пей! Бери! Хватай всё! Давай, что же ты сидишь-то? Ах, молчун! Не сказал ведь, что с комендантом-то лично знакомец! Я бы тебя разве так харчевал бы?! Я-то за им слежу, дурак, слежу, а он… Да ты ешь, ешь! Вызвал меня давеча-то комендант, иду, и душа трясется, а комендант как заорет, знает ведь по-русски, как орать-то: «Ты что, моего лучшего механика голодом моришь, да? Убиваешь его, да?! Моего лучшего механика!» — Шашкин насильно сунул ложку в руку Сверлилкину и пообещал: — Ешь! Таперя каждый день тебя так харчевать буду! Коменданту только скажи, ладно?!
«Вон оно что! — чуть не прыснув от смеха, подумал Сверлилкин. — Вон оно что… ну уж, если так…»
И, усевшись на лавке поудобнее, он начал уписывать за обе щеки всё, что было на столе. И сало упругое розоватое, и румяную картошку со сметаной, и холодные крутые яйца.
— Чарку бери! — стоял у стола Шашкин.
Сверлилкин не забывал и чарочку, не обращая внимания на их жадные взоры.
«Если так — ничего не оставлю, — веселился в душе Сверлилкин. — Ай, да механик Соколов!»
— Ростом-то мал, жрать-то удал, — не выдержал наконец Шашкин, но тут же спохватился: — Ешь, ешь! Только коменданту чтоб было сказано! А так — ешь всё, чёрт с тобой!
Но где тут маленькому Сверлилкину съесть всё, когда на столе такие горы! Почувствовав тяжесть в желудке, поняв, что наполнен едой по самое горло, Сверлилкин поднялся из-за стола.
— Убирать? — спросила Шашкина.
— Ну да! Попозже приду, доем, — огорошил её Сверлилкин. — Полежу пойду часок…
— А работать сегодня не будешь? — робко спросил Шашкин. — Там самовар принесли…
— Какая теперь работа! Устал. Целый день на ногах, это ж не сверло заточить!
И он пошел к себе в сарай.
— Оставайся уж здесь, — сказал ему вдогонку Шашкин, — мы тебе не на лавке теперь постелим-то! На печи!
— Да ну… я прохладу люблю!
Дверь в сарай была приоткрыта, но Сверлилкин не удивился: заказчики частенько дожидались его прихода в сарае.
— Кто здесь? Постой, неужели ты, Анна?
— Я вас давно дожидаюсь, — почему-то шепотом ответила мать Митьки. — Да вы никак навеселе… — Она вздохнула. — Тогда ладно…
— Что случилось? — встревожился он, сразу трезвея, понимая, что Анна зря не придёт. — Выпил я… не обращай внимания! Что с Митькой?
— Плохо, — она тихонько всхлипнула. — Письмо нашел.
— Анна! — вскрикнул он, увидев, что женщина покачнулась и вот-вот упадет. — Садись на постель, садись… давай помогу, вот так, Аннушка, так, милая… письмо? Какое письмо?
— Про отца. Не ведал ведь он-то, что батьки нашего больше нет… Я скрывала. А зачем? Все одно ведь узнал… Ох, да разве жить-то возможно, никаких возможностей нет… возьму я Митьку-то, да и зальемся вместе, — заплакала она навзрыд.
— Как зальетесь, как зальетесь? Не понимаю?
— В реке, — с трудом выдохнула она, — утопимся… Жизнь называется… Ходют все, ровно ничего не случилось вид делают, а горе-то у всех одно, только за жизнь убиваются, а какая ж тут жизнь, — она совладала с собой, оттерла слёзы и поднялась. — Митька-то вас зовёт, зачем — и не ведаю! Что передать-то?
— Сейчас, сейчас, — засуетился он. — Иди, я мигом.
Анна ушла. Сверлилкин побежал в избу и, не обращая внимания на Шашкиных, быстро рассовал по карманам яйца, взял два огромных ломтя хлеба и положил между ними всё сало, что было на столе, потом, прихватил стакан с мёдом, не говоря ни слова, выбежал из избы, оставив Шашкиных в полном негодовании и изумлении.
Анна ждала его на своем крыльце.
— На чердаке Митька-то, — сказала она. — Калина с им там, родственник наш. Пастух-то сухорукой, поди, знаете его? Полезайте, вон лестница.
