— У нас начинал, — сказал бригадир. — Вон партизан его и учил.
— Добрый помощник был, — подтвердил партизан.
И вдруг будто что-то расслабилось в Сурине, отпустило его изнутри, и он заговорил. Как тогда, у колодца Чагыл. Темнота ему помогла, когда не видно лица. И не перебивали. Только слушали, согревая ответным волнением. Сдерживая дыхание, чтобы не помешать говорить. И Сурин опять будто заново пережил ту сентябрьскую ночь тридцать четыре года назад…
Как они заправились чаем буквально рядом, возле сорок первого. И Шишкин еще смеялся над Хвостиковым — мол, жена мюлодая, понятно. И как чиркнуло справа, словно спичка, и ЯЗ заскакал на дисках. И над песчаной грядой, все ближе, закачались высокие шапки-папахи. Как бежали потом по барханам, уходя от смерти, и Сурин близко за собой слышал обоих — Хвостикова и Шишкина. А потом оглянулся — и на него налетел, задыхаясь, только Шишкин. Один, а дышал за двоих. Как утром дымился ЯЗ, верная машина, и мешки с цементом были изрезаны вкось и вкривь. И аккуратно лежал на песке Миша Хвостиков, помощник шофера Сурина. Будто прилег отдохнуть на бархан…
— Рама вся проржавела…
Когда Сурин кончил, долго молчали в домике. Словно боялись спугнуть воспоминания. Только Шукат ворочался с краю на нарах. Мучительно стыдно было Шукату за дорожный свой треп: за шофера, который заблудился под пьяную лавку, за песчаные трудности, какие Шукат расписывал Сурину, за калымную юрту. Хорошо, что темно и лица не видно.
Потом бригадир осторожно спросил:
— Просто взял и поехал?
— Нет, — сказал Сурин, — просто навряд ли собрался бы. Книжка толкнула. Книжка, понимаешь, такая… Он пошарил в темноте чемоданчик и достал «Следы на песке».
— Николай, вруби! — попросил бригадир.
И когда вспыхнул свет, шоферская книжка в тавотных пятнах, та, что Сурин нашел в старой кабине, медленно пошла по рукам.
— Там это есть, — сказал Сурии. — Про ЯЗ и про все…
— Лос-ку-тов, — прочитал бригадир. — Тоже был с вами?
— Тогда нет…
— Не видел, значит, — задумчиво сказал бригадир.
— Он тут все видел, — сказал Сурин. — Мы с ним все Каракумы исколесили. Когда на Серный еще первые котлы везли, ои уже был. И потом — много. Он эти места любил…
— Покажи, — попросил бригадир. И Сурин нашел в книжке рассказ про шофера Суркова, про ЯЗ-5 и помощника Хвостикова.
— Читай вслух! — сказал бригадир Николаю-Рахиму. И снова все слушали не дыша то, что рассказал Сурин, и немножко будто иначе, потому что — из книжки и как-то иначе волнует. И словно книжка вся — про тебя, потому что вот он — сорок первый километр, под боком, можно просто сходить. И посидеть на раме от ЯЗа…
Хорошо читал Рахим-Николай. Даже Сурин будто по-новому слышал:
«И в ночи где-то продолжался еще рев машины, пробивающейся через пески, продолжался ЯЗ-5 и автопробег, и падали еще очки с лица бакинского комиссара, и тысячи незаметных людей на огромном материке, лежащем за нашей спиной поворачивали по-новому старую Азию…»
Когда Рахим кончил, снова долго молчали в домике посреди пустыни.
— Книгу оставь, — попросил бригадир.
— Ладно, — сказал Сурин, — я в Ашхабаде достану.
— Еще почитаем немножко! — сказал Николай-Рахим.
— Добре, — поддержал партизан. И они стали читать книжку сначала, ничего не пропуская. Сурин тихонько поднялся, взял матрац, какой ему полагался, и вышел в пустыню.
Он залез в кузов, укрылся ватником, вытянулся и почувствовал себя совсем дома. Мирно тарахтел движок. Отходило от дневного жара лицо. Тело отдыхало в прохладе. Но заснуть Сурин не мог. Звезды, крупные, как на колодце Чагыл, висели над ним. Светящейся шоссейкой лежал поперек Млечный Путь. Вдруг Сурин увидел, что одна звезда отделилась и поплыла. Она быстро скользила по небу. Маленькая и твердая, как зрачок. И тогда Сурин понял, что это спутник летит над старой пустыней.
Он заснул лишь под утро и проспал общий подъем. Это было еще не испытанное чувство — встать позже всех и никуда не торопиться. Сурин со вкусом позавтракал один и перемыл всю посуду под навесом. Потом медленно обошел урочище Бузлыджа — владенья бригады.
По узкой приставной лестнице он спустился в глубь сардобы. В бетонном пузе пустыни было звучно и холодно. Сурин представил, как плещется вода. Хорошо, конечно. Много воды. Полная сардоба дождя. Сурин поежился и полез обратно.
Неторопливо, как гость, прошел к колодцу. И успел как раз вовремя, чтобы увидеть. Курчавый Рахим, которого звали Николай, как раз размашисто выводил пальцем по свежему бетону сруба:
«Колодец Лоcкутова, год 1965-й».
Склонив голову набок, Рахим-Николай придирчиво изучал свою работу. Выровнял буквы. Обернулся к Сурину:
— Порядок! Доску еще потом напишем…
— А можно? — сказал Сурин, волнуясь.
— Имеем мы право колодец назвать?! — сказал Николай-Рахим.
— Имеем, — подтвердил, подходя, бригадир. — Раз бригада решила.
Сурин почувствовал вдруг, как он устал за прошедший день. И ночь, выходит, не освежила. Значит, стареем все-таки. Горело лицо. И тело — слишком большое, тяжелое…
Подбежал Шукат, доложил бригадиру:
— Закончил погрузку. Можно ехать.
Бригадир внимательно посмотрел на Сурина, сказал Шукату вполголоса, чтобы Сурин не слышал:
— Я вот чего думаю. Куда человека потащишь по самой жаре? В кабине спечешь! А к геологам самолет каждое утро ходит. Через какой-нибудь час дома…
— Я как лучше, — смутился Шукат. После вчерашней поездки и этой ночи он чувствовал себя с Суриным вовсе неловко. Поэтому даже обрадовался самолету.
— Вот и валяй, — сказал бригадир.
— Не надо, — запротестовал Сурин, когда ему объяснили. Но потом согласился. День в самом деле поднимался горячий.
Через полчаса Сурин уже сидел на такыре…
Самолет-водовозка, искрясь, возник в небе. Покружил над такыром, играя крыльями, прицелился, ловко подрулил прямо к Сурину, подняв песчаные смерчи. Дверь отдраилась, и во всю ширь показалась из нее молодая румяная физиономия летчика.
— Ловко?! — подмигнул летчик.
Потом они летели над пустыней. И сверху видели только желтое. Бесконечно желтое.
А Каракумы жили внизу своей рабочей жизнью.
И там, внизу, под крыльями самолета-водовозки, продолжался рев старого ЯЗа, пробивающегося через пески, — то пробивались другие машины, новые трехоски, у которых давление в шинах регулируется из кабины.
Там, внизу, под крыльями водовозки, медленно проворачивалась старая желтая пустыня, веками линявшая под солнцем. И десятки тысяч людей по-новому кроили старую Азию…
