Допрос вел Чалый, помощник Кравца, переведенный сюда неделю назад из Таганрога. По годам Чалый старше Кравца. Ему тридцать пять. Высокий. Потрепанный внешне, как этот телефон, на который время от времени посматривает Кравец, дожидаясь звонка чрезвычайной важности. Правда, не служебной, а личной. Но для человека, если он сильно ждет, это все равно.
Старуха, точно изваяние, восседала на табурете посреди комнаты, которую никак нельзя было назвать кабинетом, хотя на самом деле это был кабинет уполномоченного ГПУ Дмитрия Кравца. Единственная кабинетная вещь — маленький коричневый сейф — стояла на полу за сундуком и не лезла в глаза, как это делали пузатая печь с двумя чугунными конфорками, обыкновенный обеденный стол, покрытый клеенкой, да четыре табурета, сколоченные добротно и неискусно.
Чалый ходил вокруг старухи артистично и опасливо, точно дрессировщик на арене цирка, иногда посматривал в сторону Кравца с деликатной улыбкой, будто ожидая от него аплодисментов.
— Ты, мать, не финти, — говорил Чалый. — Закрой глаза. Представь, что я батюшка. И выкладывай как на духу. Где взяла тридцатку?
— Как же я представлю, — без злобы, но деловито говорила старуха. — Рожа-то у тебя лихоимская. Пужаться я тебя пужаюсь. А представить в церковном виде не могу.
— А ты поднатужься. Пофантазируй, — уговаривал Чалый. — Может, что и получится.
Нет. С Чалым Кравцу не сработаться. Возможно, помощник человек и опытный, но он еще и позер, и на язык несдержанный. Кравец не уважает таких людей. И придерживается мнения, что помощники — не родители и не соседи. Их-то выбирать можно.
Кравец смотрит на старуху и говорит:
— Фантазию побоку. Это не каждому дано.
Чалый за спиной старухи. Продолговатое лицо его округлилось в гримасе: дескать, не надо вмешиваться, все на мази. Но Кравец сделал вид, что не понял или не заметил неудовольствия помощника. Поглаживая трубку телефона, готовый снять ее каждую секунду, он спросил старуху:
— Объясните нам самыми простыми словами, как попали к вам эти тридцать рублей.
— Сынок, я уже говорила. Не воровка я. Мне семьдесят три года, но за всю жизнь я никогда не брала чужого, В Трутной вам подтвердит любой станичник.
— Охотно верю, мамаша. Однако вы не отвечаете на мой вопрос.
— У меня, сынок, уже язык отсох объяснять вот этому начальнику, — она важно указала перстом на Чалого, — как что было...
Кравец без энтузиазма улыбнулся:
— Ну, а что все-таки было?
— Эту красненькую я получила от покупателя за семечки.
— Вспомните, гражданка Бузылева, как выглядел покупатель?
— Мужик, — подумав, ответила старуха.
— Вы его запомнили?
— Зрение у меня не особливо.
— Пользуетесь очками?
Старуха поморщилась:
— Аптека не прибавит века.
— Вполне возможно, — согласился Кравец. — И все же...
— Мужик твоих лет, сынок. Роста низкого. Светленький. Большего не помню.
— Много семечек он купил?
— Один стакан.
— А привезли вы?
— Мешок. Да и тот лишь на треть продала. Вот начальник как воровку с рынка увел. Перед народом нашим опозорил.
— Ты, мать, не загибай, — назидательно заметил Чалый.— Увел я тебя культурненько, если бы ты сама едало не разинула на весь базар, никто рандеву наше бы и не заметил.
Кравец остановил его коротким жестом:
— Сколько денег вы взяли, выезжая из станицы Трутной?
— Пять рублей, — гордо ответила старуха.
— Запишем. Пять рублей. Стакан семечек на здешнем рынке стоит пять копеек. Или вы продавали по три?
— Как можно? За пять.
— Товарищ Чалый, сколько стаканов может влезть в треть мешка?
Задумался Чалый, без морщинок на лбу, а чуть прикусив верхнюю губу. Потом вдруг хлопнул в ладоши, словно собираясь пуститься в пляс:
— А что гадать, товарищ уполномоченный, перемерять можно!
— Ни к чему, — возразил Кравец. — Во всяком случае, в одном стакане не меньше, чем сто граммов семечек... В этом мешке шестьдесят килограммов. Арифметика простая. Даже в церковноприходской школе нас этому учили. Одна треть — двадцать килограммов или двести стаканов семечек. Пять копеек стакан. Итого десять рублей. Пять гражданка Бузылева взяла из дому. Весь капитал — пятнадцать рублей. У меня вопрос, гражданка Бузылева, как вы смогли набрать нужную сумму, чтобы дать сдачу с тридцати рублей за один стакан семечек?
Старуха вдруг утратила сходство с елочным дедом, и черты лица ее расплылись, как морозный узор, на который подышали.
— Воды, — кивнул Кравец Чалому.
Ведро стояло в сенях. И пока Чалый бегал за кружкой, старуха, кажется, пришла в себя, вынула из рукава шушуна платочек. Отирая пот, осмысленно и сурово посмотрела на Кравца:
— Ух ты, аист! Чего-то я сама не сообразила?
От воды отказалась. Может, побрезговала кружкой с побитой эмалью. Кравец спросил:
— Будем говорить правду?
— Само собой, сынок... Нашла я эти деньги. Прости, господи, душу грешную.
— Где нашли?
— В тот самый момент, когда он это... Платок вынимал, чтобы карман для семечек ослобонить, тридцатка и выпала.
2
Чалый взял старуху в ларьке кооперации, где она хотела купить ситца. Продавец был предупрежден относительно трехчервонных денег. И присматривался к номерам.
Может, Чалый и поспешил. Может, лучше было бы проследить за старухой со стороны, выяснить, с кем она связана. Чалый же предпочел малый результат, но немедленный. Кравец, который неодобрительно относился к действиям помощника, не успел переговорить с ним серьезно, ибо сразу после допроса старухи Бузылевой позвонили из Ростова. Пришлось доложить ситуацию. Начальство расценило задержание Бузылевой как успех. Но справедливо отметило, что неграмотная семидесятитрехлетняя старуха едва ли имеет склонность к печатанию фальшивых купюр. Поэтому следует предположить, по крайней мере, одно из двух: либо кто-то дал ей денежный знак для размена, либо она действительно нашла его. По первому предположению следует изучить круг людей, с которыми как-то связана старуха. По второму — нужно водворить старуху на рынок и с ее помощью попытаться опознать того неизвестного покупателя, который выронил тридцатку.
Остаток дня Чалый провел со старухой на рынке. К сожалению, неизвестный (если таковой действительно существовал) меж прилавков больше не появлялся.
Кравец разрабатывал другую версию. И здесь ему неожиданно помог внук старухи Николай Бузылев, которого прислал в отделение Чалый.
Оказывается, внук утром приехал в Лабинск вместе с бабкой, но первую половину дня провел в механической мастерской, где ему чинили паяльную лампу. Николай был ровесник Кравца и произвел на последнего самое отменное впечатление.
