— Вполне возможно, — и в голосе Кравца не слышалось согласия, проскальзывало лишь нежелание продолжать разговор.
Дождь дружно барабанил о верх брички, терся о брезентовый фартук, которым мужчины накрыли колени, холодил лица, потому что ветер был встречный, клубкастый. Мерин при особенно сильных порывах останавливался, поворачивал морду, точно хотел пожаловаться ездокам.
В Трутную приехали с рассветом. Дождь прекратился. И лужи на дорогах смотрели в небо спокойно, без ряби. И облака плавали в них, точно бумажные кораблики.
Забор вокруг молокозавода строить, видимо, передумали. Только так можно было объяснить существование дюжины почерневших столбов, закопанных в землю на равном отдалении друг от друга. Следов планок, тем более штакетника, на столбах и поблизости не замечалось. Ограду заменили кусты чилизника, низкие, но подстриженные аккуратно, с любовью и знанием дела.
Здание было сложено из кирпича, крыто железом. Окна золотились на восходе большие, широкие.
Из брички было видно, как кто-то в брезентовой накидке нагнулся перед выкрашенными охрой дверьми. Чалый толкнул в бок Кравца. Тихо произнес:
— Гляди-кось.
Кравец ничего не ответил. Потому что видел все и без подсказки Чалого. Человек в брезентовой накидке обернулся, выпрямился. И оказался густобородым стариком с клюкой в руке.
— Лешак меня побери, — беззлобно сказал он. — Табак просыпал.
— Закуривай, батя, — протянул пачку с папиросами Чалый. — Только чешись быстрее, а то лясы точить нам с тобой недосуг.
Старик не проявил особой прыти. Подошел степенно. Папиросу вынул не торопясь.
— Скажи, батя, где будет дом секретаря вашей комсомольской организации Люси Щербаковой?
— Вы из милиции? — по-птичьи склонив голову, посмотрел на них старик.
— Все может быть, — многозначительно ответил Чалый.
— Быстроть очень. Часа два минуло как за вами поехали.
— Кто? — спросил Кравец.
Старик, который настроился на разговор с Чалым, подозрительно перевел взгляд на Кравца и ответил неопределенно:
— Представители.
Чалый поднес старику спичку;
— Не темни, батя. Выкладывай, по какому случаю милиция понадобилась?
Старик уклонился от ответа:
— Дом Щербаковых за углом. Там все село собралось. Сразу увидите.
4
В комнате пахло яблоками. Они лежали в большой вазе, что стояла посреди стола, свежие, краснобокие.
Женщина сидела за столом, прикрыв ладонью глаза, словно стыдилась своего горя.
— Я уполномоченный ГПУ, — сказал Кравец. — Попрошу всех посторонних выйти из комнаты.
Женщина медленно опустила руку. Глаза ее, к удивлению Кравца, оказались сухими.
Кравец воспользовался табуретом по другую сторону стола.
— Как же это случилось? — тихо и грустно спросил он.
— Она редко возвращалась домой поздно, — женщина тщательно выговаривала слова, будто боялась, что сорвется, запричитает и не сможет толком разъяснить представителю власти, оказавшемуся в Трутной со сказочной быстротой, как почуяла беду, случившуюся с дочерью. — Но все же иногда приходила Люся и после одиннадцати. Собрания, заседания, общественные дела, комсомольские... Так вышло и ныне. Не стала я дожидаться ее возвращения. Сердце с вечера у меня покалывало... Прилегла, А в первом часу почудилось мне, дверь в сарае скрипнула. Подумала я, что неплотно щеколду закрыла, телка, чего доброго, из сарая выйдет. Поднялась я. За порог ступила. И все... Вижу, дверь в сарай открыта, а Люся моя меж ей раскачивается, словно летает. Потому как петлю я сразу не увидела...
— Вы знали, что позавчера дочь ездила в Лабинск?
— Знала.
— Она вам рассказывала, с какой целью совершила эту поездку?
— По делам. В уком комсомола.
— Она имела в станице врагов?
— Нет, — убежденно ответила мать.
— Не замечали в ее характере какие-нибудь изменения за последние неделю-две?
— Изменения, конечно, были... Все-таки к свадьбе готовилась.
— Жених здешний?
— Да. Коля Бузылев.
— Вот как... Размолвки у них не случилось?
— Про это не знаю... Не нравилось Люсе, что выпивает Николай. Да успокаивала я ее, мало какой мужчина по этому делу не грешен.
— Кто вынул тело из петли?
— Тимофей Григорьевич.
— Фамилия?
— Сильнейших... Сторож молокозавода.
— Как он здесь оказался?
Женщина сделала паузу, собираясь с мыслями:
— Я заголосила. Станичники уже спали. А он услыхал. Молокозавод близко...
Позднее, составляя докладную в Ростов, Кравец тщательно перебирал в памяти разговоры того дня. Их было много, разговоров с людьми, знавшими Люсю по станице, по работе, по комсомолу. Общая картина складывалась такая. Вернувшись с работы, Люся поужинала и поспешила в станичный клуб, где самодеятельные артисты начинали подготовку к ноябрьским праздникам. Там она пробыла до одиннадцати часов. Ушла раньше других, когда танцевальная группа еще репетировала. Живой Люсю больше никто не видел.
Несколько человек — сотрудников молокозавода — показали, что накануне девушке угрожал местный алкоголик Женька Жильный, которого по настоянию Люси уволили с завода.
Любопытные сведения сообщил сторож Тимофей Григорьевич Сильнейших. Он вовсе был не такой дряхлый, как показалось накануне утром Кравцу и Чалому. Старила его борода. На самом деле сторожу исполнился шестьдесят один год.
Они сидели в тесном кабинете директора молокозавода. И за стеклянной дверью Кравец видел просторный чистый цех. Громадные окна. Выкрашенные в голубое резервуары и желтые шланги между ними.
Старик не торопился и говорил с расстановкой, словно забивал гвозди:
— В семь вечера при заступлении на дежурство я видел, как аккурат против завода повстречал Люсю Щербакову Женька Жильный. О чем они говорили, не прислушивался. А когда Люся пошла, Жильный крикнул: «Ты еще пожалеешь, сука!»
Где-то к полуночи сторож слышал пьяный голос Женьки, распевавшего неприличные песни, но самого Женьку не видел, так как находился по другую сторону завода.
Выяснилось, Жильный дома не ночевал. И где сейчас находится — неизвестно.
Милиция прибыла в станицу что-то около десяти утра: участковый милиционер, оперативник из уездного угрозыска, врач — женщина средних лет. С профессиональным хладнокровием она осмотрела труп. Констатировала:
— Вначале была задушена. Потом подвешена. Более точные сведения будут получены после вскрытия...
5
На крыльце сельсовета Кравец вынул карманные часы, подаренные ему разведотделом 9-й армии весной 20-го года. Это были большие серебряные часы швейцарской работы, на крышке которых изящно было написано: «Доблестному разведчику Дмитрию Кравцу за подвиги во имя Революции».
