«В Бангладеш все колодцы пересохли, — вспомнила Анна. — Людей жажда обуяла».
Произнесенная Леонтием последняя эта фраза сразу и накрепко связала его с егановским кержаком Власовым. Теперь Анну мучил вопрос: был ли Леонтий в Еганове после ее неудачного визита к Власову? Если был, то теперь он имеет полное представление об экспедиции. Если нет, то можно еще поморочить ему голову, ввести в заблуждение, а самой тем временем немедленно ехать в Eганово. Теперь сомнений не было: книги у Власова есть, только принадлежат они наверняка Леонтию! Ведь спрашивала-то она о власовских книгах! А у Власова своих книг нет, и он не врал, рассказывал про свою мать и гармонь.
— А где мужик-то твой? — вдруг спросил Леонтий. — Давно его не видать…
— Во-он там, за кочкой сидит, — сказала Анна, указывая вдоль берега. — Взял ружье и сел. Говорит, может, утку подстрелю, к обеду… Ваня! — Она помахала рукой. — Не убил еще?
Леонтий громко расхохотался и сбил шляпу на землю.
— Веселая ты, девка! Коли не было бы у тебя мужика — посватался бы.
— Это мой брат, не муж, — сказала Анна. — Так что присылайте сватов. Но я подумаю, пойти — не пойти…
— Не-ет, — протянул Леонтий, — мне больше по нраву скромные девки, деревенские. А ты, видно, городская, ученая, из какой-нибудь академии…
«Все, — подумала Анна. — Он был у Власова. Только Власов знает, что я из академии…»
— Да мне и вера не позволяет на мирской девке жениться, — серьезно сказал Леонтий. — А вера наша крепкая, серьезная… Я вот побеседую с тобой, потом грех замаливать стану.
— Нас ведь никто не видит, — сказала Анна. — Никого же нет вокруг!
— А совесть-то моя со мной, — улыбнулся он. — И Бог все видит…
Анна еще раз отметила: играет кержака он превосходно, однако только играет и выдает себя за другого человека. Кто же он на самом деле?
— Ладно, девонька, ты скажи мне, что тебе надо от кержаков? Может, я чем помогу? — неожиданно предложил Леонтий. — Слышал, ты книгами интересуешься, читаешь хорошо.
— Ничего мне от них не надо, — отмахнулась Анна. — Поживем в Макарихе с братом, отдохнем от городской суеты да уедем.
— А где же книги выучилась читать? — не отставал он. — В академии?
— В академии, — согласилась Анна.
— Так я тебе могу дать книг, — сказал Леонтий. — У нас заповедь есть: дай жаждущему. А что не дать, коли охота к чтению есть. Я вот тоже книги люблю.
— Что вы, не нужно, — запротестовала она. — Вы их сами читайте. Мы же неверующие.
— Чудная ты, красавица! — засмеялся Леонтий. — То сама ходишь просишь, то дают тебе — отказываешься… Ты не отказывайся, когда дают. От чистого сердца, жертвую. — Он посерьезнел, расправил шляпу. — Есть у меня тут четыре книги. Старинные, поморские. Местные братья мои дали. Возьми, сказали, Леонтий, мы их не читаем, а ты человек книжный. Я взял. А теперь думаю, уходить мне надо скоро, в другие места подаваться. Там братья и сестры ждут. Назначение у меня такое… Книги-то тяжелые, большие, на себе не унести, назад отдавать нельзя — пожертвовали… Так что, девонька, не отказывайся, возьми. Вдвоем-то с братом унесете, а можно подводу нанять в сельсовете. Вам подводу дадут.
— Почему вдруг такая щедрость? — спросила Анна, застигнутая врасплох настойчивым предложением. «Что делать? Брать? Отказаться?..»
— Мы заповедь исполняем, — объяснил Леонтий. — Жаждущему слова Божьего — дай. — Он помолчал. — Видишь, девонька, жизнь-то нынче такая пошла, что крепкой веры не стало, старообрядчество исчезнет помаленьку. Не стану от тебя скрывать… Нам-то очень интересно, когда молодые к вере нашей тянутся, к книге. Вот и не пропадет Божье слово. Твое сердечко тронет брата твоего — глядишь, и сохранится вера… Возьми книги. Возьми и уезжайте из Макарихи с Богом. Народ вас смущается… А вам нельзя вмешиваться в дела религии и верующих оскорблять.
«Возьму! — решила Анна. — Считай, что откупился от нас! Возьму!»
— Благодарствую, — сказала она. — Как же мне их взять?
— Я нынче вечерком в Макариху их принесу, — пообещал Леонтий. — С огородов к Марьиной избе подойду, а ты навстречу выйди. Чтобы никто не видел. А то скажут, мы книги Леонтию пожертвовали, он же в чужие руки отдал. Ты меня, красавица, не выдавай перед кержаками. — Он встал, глянул в знойное небо, поморщился. — От жара стоит, господи! Выгорит хлебушек-то, вода высохнет. Опять народу муки. А ведь все за прегрешенья перед Богом… Так я приду вечером, красавица. Стемнеет — приду… — Он поклонился Анне и пошел, раздвигая руками высокую осоку.
«В Бангладеш все колодцы пересохли, — опять вспомнила Анна. — Людей жажда обуяла…»
…С покоса они вернулись уже в сумерках. «Еще одну ручку, еще один рядок, — все приговаривала Марья. — Завтра нам же косить, вот и меньше будет…»
Но назавтра им косить не пришлось.
Они вошли во двор, повесили косы на плетень (завтра надо мужика какого-нибудь попросить, чтоб отбил) и начали хлопотать на летней кухне.
— Ой господи, а что же у нас изба открыта? — вдруг всполошилась Марья Егоровна. — Уходили — запирала же…
Анна выскочила с кухни, подбежала к крыльцу: замок висел на щеколде вместе с выдернутой из косяка петлей…
«Книги! — резануло Анну, и тут же встал перед глазами Леонтий. — Пока были на покосе, он пришел и…»
Тем временем Марья Егоровна взяла вилы и, откинув ими дверь, вошла в избу. Анна, ожидая увидеть непоправимое, тяжело передвигая ватные ноги, ступила следом…
На кровати у входа, вытянувшись от спинки к спинке, спал стриженный наголо мужчина. На свесившейся крепкой руке, опутанной жилами, синели наколки.
Марья отставила вилы, осторожно поправила руку спящему, вздохнула:
— Пускай спит, умаялся, поди… А завтра — на покос.
Поиски ничего не давали.
По городу, в людных местах и на щитах «Их разыскивает милиция» были расклеены плакаты с призывом — «Найти человека!» Современной фотографии не оказалось, а на той, что отпечатали на плакате, Гудошников выглядел лет на сорок, безбородый, в строгом френче, с орденом на груди.
Степану часто звонили знакомые отца, приходили письма и телеграммы: все спрашивали, что случилось, почему Никита Евсеевич ушел из дома и как идут поиски. Степан отвечал односложно, коротко. Сразу же после исчезновения отца он взял отпуск и начал искать сам. Обошел все места, где когда-то бывал Никита Евсеевич, а когда к нему примкнул Аронов, они съездили и в Ленинград, но все безуспешно. Гудошников нигде не появлялся, ни к кому не заходил, и никто его не видел.
После Ленинграда Степан понял, что искать наугад, наобум бессмысленно. Милиция же искала своими способами: рассылала запросы в разные концы, приходили неудовлетворительные ответы, и вновь — запросы. Так могло продолжаться бесконечно. У отца были хорошие приметы, его можно было всегда заметить в любой толпе, и однажды Степан обманулся. Шел по улице, и вдруг — человек впереди! На протезе, высокий, с бородой… Он! Догнал, забежал вперед… Старик озабоченно глянул на молодого человека, что-то хотел спросить, но Степан резко повернулся и ушел.
