Стоило ему войти в ванную, как у него голова закружилась от ощущения чего-то очень знакомого. Реальность затуманилась, и комната словно погрузилась в темноту, он смотрел в зернистое окошко на мониторе из комнаты за тысячу миль отсюда. С тех пор он прокручивал эту сцену у себя в голове каждый день. Вот это зеркало, та же занавеска на ванной с узором в виде елочек. Только стена здесь была белой. На экране он видел коричневую стену — в этом он был уверен.
Он выскочил на площадку.
— Куда ты? — крикнула ему вслед Эмили.
Он не ответил. Двери всех пяти номеров на этаже были чуть приоткрыты в тщетной надежде на прибытие постояльцев. На одной из дверей была прибита табличка с надписью PRIVAT. Он по очереди на цыпочках обошел все номера и осмотрел ванные. Ни в одной из них не было коричневых стен.
Он вышел на площадку. Словно по наитию, он принялся внимательнее разглядывать дверь с табличкой. Косяк был новый, а замок отливал таким блеском, как ничто другое в этой гостинице. В середине двери он увидел заполненные шпатлевкой следы четырех отверстий от шурупов. Ник отошел на шаг и на выцветшей краске различил номер — 14.
Он нажал на ручку. Заперто. Оглянулся. Рядом с их номером на площадке стояла Эмили, недоуменно смотревшая на него.
— Ты что делаешь?
Ник осторожно спустился в холл и пересчитал ключи за стойкой. Тринадцать плюс пустое место там, где висел их ключ. Он прислушался. Но ничего, кроме отдаленного рева с футбольного матча по телевизору в задней комнате, не услышал.
С бьющимся сердцем он прошел за стойку и снял последний ключ с крючка. На брелоке на было цифры, а его медь без малейшей царапинки сияла, как новенькая монетка. Он прижал ключ к ноге, чтобы не брякал, и на цыпочках поднялся по лестнице.
— Если кто появится, задержи, — сказал он Эмили, которая пребывала в полном недоумении.
Он подошел к двери. В его воображении возникали жуткие видения. Ключ вошел в скважину и легко повернулся. Дверь, пискнув, открылась, и Ника пробрала дрожь, словно он увидел призрака.
Он сразу же понял, что это именно та комната. Свет, проникавший с площадки, освещал картину полного разрушения. Весь номер был разворочен. Половые доски сорваны с балок, панели содраны со стен, кровать перевернута, матрас разрезан. Его замутило, когда он это увидел. Но следов крови не было. Разрезы были слишком ровные и длинные, вряд ли нож был нацелен на кого-то, лежащего на матрасе.
Он щелкнул выключателем, но за этим ничего не последовало. Он поднял голову и увидел пучок проводов, торчащих из потолка в том месте, где прежде была лампа.
— Что здесь случилось?
Ник вздрогнул от неожиданности.
Эмили вошла в комнату и смотрела из-за его плеча на царивший здесь беспорядок. Вид у нее был испуганный.
— Ты же должна стоять на страже.
— А ты должен сказать мне, что происходит.
— Когда Джиллиан вышла со мной на связь в тот день, у нее была включена веб-камера.
Он осторожно прошел по комнате, перепрыгивая с балки на балку, как на железнодорожных шпалах. Дверь в ванную была открыта, она растрескалась от сильных ударов, а косяк в районе замка был разбит. Он заглянул внутрь — его подозрения подтвердились.
— Вот здесь она и была. Я помню коричневую плитку на стенах. И занавеску.
Боковая панель со стены была сорвана, но занавеска с елочками все еще свисала со штанги. Он отошел назад. В отделанной плиткой стене на высоте плеча была небольшая ниша, а за ней окно, выходящее на заснеженную крышу.
— Сюда она, видимо, поставила свой ноутбук.
Он оглянулся, пытаясь отрешиться от крика, звучавшего в его памяти. Линолеум с пола был сорван до самого плинтуса, зеркало отвинчено и стояло, прислоненное к вешалке для полотенца. На радиаторе (где все еще оставались пластмассовые держатели, вытащенные из стены) лежали остатки рулона туалетной бумаги. Словно на тот случай, если у кого-то среди этого разрушения возникнет срочная нужда.
— Это не случайно. Они тут что-то искали.
Эмили оглядела обломки.
— И наверное, нашли. Если оно тут было.
— Может быть.
— Нет смысла оставаться здесь и ждать, когда они вернутся и вместо того, что искали, найдут нас. — Эмили направилась к двери. — Серьезно, Ник. Тут ничего нет.
Но Ник не слышал ее. Он смотрел на радиатор, вспоминал.
День святого Валентина. Джиллиан, проснувшись, прижалась к нему — лучшее утро в День святого Валентина, какое у него было. Он принес ей в кровать вафли и «Кровавую Мэри», боясь, как бы она не сочла это вульгарным. Он подозревал, что этот праздник для нее — пустой звук, и его не удивило бы, предложи она вместо этого посетить воинское кладбище или съесть куриный бульон. Но она улыбнулась и прижалась к нему, как котенок; правда, когда он попытался ее поцеловать, отодвинулась и пролила томатный сок на кровать.
— Сначала ты должен найти мой подарок, — сказала она ему, и в глазах у нее появился блеск — сигнал, что ему придется оставить свои поползновения.
Он перевернул квартиру вверх ногами. Даже Брета потряс этот кавардак. Джиллиан смотрела, давая ему подсказки, на его взгляд, совершенно произвольные. Вафли остыли. Несколько раз он просил ее открыть ему место, но она в ответ только смеялась и говорила, что любовь свое найдет. В конечном счете он разозлился настолько, что натянул на себя одежду и бросился в парк.
Она так и не сказала ему, где спрятала подарок.
Брет нашел его четыре дня спустя. Он сидел в туалете, рассматривал картинки в каком-то грязном журнале, потом отмотал туалетную бумагу, и рулон на этом кончился. Брет выскочил из туалета, брюки у него болтались на щиколотках, в одной руке он держал крохотный конверт, а в другой — картонную трубочку от рулона.
— Кажется, это тебе.
Брет уже вскрыл конверт. Внутри была открытка с пластмассовым позолоченным ключиком, а под ним подпись: «Ключ к моему сердцу». На обороте Джиллиан написала три слова:
«Ты меня нашел».
— У Джиллиан был один секрет.
Он подошел к радиатору и вытащил рулон туалетной бумаги из держателя. Засунул палец в картонную трубочку.
«Не ожидай найти там что-нибудь», — сказал он себе.
Он увидел щель между трубкой и рулоном, засунул туда палец и раздвинул ее. Картонная трубочка отошла. Его палец ощутил не мягкую туалетную бумагу, а жесткую поверхность писчей. Он вытащил ее. Два листика с прорывами наверху, где они были оторваны с пружинки блокнота.
Он услышал скрип лестничной ступени.
Майнц
Демоны поселились в нашем доме. В это уверовали многие из нас. В течение следующей осени и зимы в Хумбрехтхофе воцарилась безрадостная атмосфера. Люди не говорили мне о своих страхах — знали, как я этого не любил. Но я ловил обрывки разговоров через открытые двери, нервное бормотание себе под нос. Я знал, что некоторые из них все еще побаиваются пресса. Они считали его мощь неестественной, их смущало то, что он многократно превосходит силу человека. Некоторые объясняли эти возможности пресса черной магией. Я думаю, подобные представления питались городскими слухами; их распускали те, кого беспокоило все, что происходит за нашими стенами. И вдобавок те, кто мог догадываться о происходящем, но считал, что такие разговоры пойдут им на пользу.
