— Мы с Верой много раз это обсуждали, — сказал Мустафа. — Конечно, нужно выполнить огромное количество исследований. Но если судить по окаменелостям, которым миллион лет, то получается: хейдлы изготовляли орудия и даже умели извлекать металлы из руды намного раньше людей. Когда человек еще только пытался обтесать один камень другим, хейдлы делали из стекла музыкальные инструменты. Как знать — быть может, и огнем люди не сами научились пользоваться. Быть может, нас научили хейдлы. И вот: перед нами жалкие существа, опустившиеся до дикого состояния, целыми поколениями прячущиеся в норах. Печально, ничего не скажешь.
— Вопрос вот в чем, — сказала Вера, — отразился ли упадок на всех хейдлах без исключения?
— Сатана, — подхватила Дженьюэри. — Самое важное — коснулось ли это его?
— Не видя его, трудно сказать. Но всегда существует разница между вождем и его народом. Вождь — отражение своего народа. Вроде как Бог наоборот. Мы — его отражение? А может, он — наше отражение?
— Вы хотите сказать, что вождь никуда не ведет? Что он, наоборот, идет за темной массой?
— Именно, — сказал Мустафа. — Даже самый изолированный от людей деспот — представитель своего народа. Или же безумец, — Мустафа обвел рукой вокруг, — вроде рыцаря, что построил замок на вершине горы в скалистой пустыне.
— Может, он такой и есть, — предположила Вера, — независимый, одинокий. Обособленный от других из-за своей гениальности. Бродит по миру, то наверху, то внизу, отрезанный от своих, в надежде найти путь к нам.
— Мы ему так сильно нужны? — спросила Дженьюэри.
— А почему бы и нет? Что, если наша цивилизация, наше умственное и физическое здоровье — их единственное спасение? Что, если мы для них — или для него — олицетворяем рай, так же как их темнота, невежество и жестокость олицетворяют для нас ад?
— И Сатана устал быть Сатаной? — спросил Мустафа.
— Ну, а то! — не выдержал Персивел. — Как там еще? Предатель из предателей, иуда всех времен, змей жалящий? Крыса, бегущая с корабля.
— Или же разум, планирующий свою собственную трансформацию, — сказала Вера. — Разум, который страдает из-за своей участи. И пытается понять, может ли он освободиться.
— А что, собственно, не так? — спросил Фоули. — Разве смерть Христа не означала то же самое? Или загадка Будды? Их Спаситель заходит в тупик. Ему надоедает быть спасителем. Ему надоело страдать. Это значит, наш Сатана смертен, вот и все.
Дженьюэри вытянула розовые ладони — словно половинки разрезанного фрукта.
— Зачем столько изобретать? — спросила она. — Есть и более простое объяснение. Может, Сатана хочет договориться? Может, он так же отчаянно ищет кого-то вроде нас, как и мы его.
Фоули нервно крутил карандашом, чертя в воздухе желтые круги.
— Как раз об этом я и думал! — сказал он. — По правде сказать, я считаю, что он нас уже нашел.
— Что? — спросили одновременно трое собеседников.
Даже Томас отвлекся от своих мрачных мыслей и поднял глаза.
— Как предприниматель, я на опыте усвоил одну вещь — любая идея не приходит к одному человеку. Идея приходит одновременно к людям разных культур, разных языков, разных взглядов. Почему же идея о перемирии должна быть исключением? Что, если мысль о соглашении или переговорах пришла не только нам, но и Сатане?
— И вы утверждаете, что он нас нашел?
— А почему бы и нет? Мы разве невидимки? Деятельность «Беовульфа» продолжается по всему миру уже полтора года. И если Сатана хотя бы наполовину так умен, как мы думаем, он о нас слышал. И отыскал. И возможно, даже находится среди нас.
— Это абсурд! — закричали все.
Но дальше слушали внимательно.
— Придерживайся фактов, — потребовал Томас.
— Конечно факты… — сказал Фоули. — Факты ваши собственные, Томас. Разве не вы предположили, что Сатана может сойтись с каким-нибудь вождем, таким же отчаянным, таинственным, внушающим страх, вроде него самого? Наподобие того, в джунглях, которого отправился искать Десмонд Линч. Еще, помню, вы предположили, что Сатана, возможно, захочет основать колонию на поверхности земли, где-нибудь на виду, в государстве вроде Бирмы или Руанды, в краю таком глухом и суровом, что никто не смеет пересечь его границы.
— По-вашему, я и есть Сатана? — насмешливо спросил Томас.
— Вовсе нет.
— Слава богу. Тогда кто же?
Фоули напрягся.
— Десмонд, — ответил он.
— Линч? — рявкнул Гольт.
— Я вполне серьезно.
— Что ты говоришь? — запротестовала Дженьюэри. — Бедняга пропал. А вдруг его загрызли тигры?
— Быть может. А что, если он прятался среди нас? Подслушивал наши мысли? Ждал вот такого шанса, шанса встретиться с каким-нибудь правителем и заключить соглашение? Зачем ему тогда долгое прощание?
— Глупости!
Фоули аккуратно положил желтый карандаш рядом с блокнотом.
— Ну, посмотрите: кое в чем мы согласны. Сатана — обманщик. Мастер маскировки. Живет обманом и притворством. И старается заключить сделку — ради мира или убежища — не важно. Мы только и знаем, что сенатор Дженьюэри видела Десмонда последней, когда он направлялся в джунгли, туда, куда никто не решается забираться.
— Вы понимаете, что говорите? — спросил Томас. — Я сам его выбрал. Я знаю его десятки лет.
— Сатана терпелив. У него уйма времени.
— И вы считаете — Линч с самого начала нас обманывал? Использовал нас?
— Совершенно верно.
Томас был печален. Печален и решителен.
— Скажите это ему самому, — заявил он.
Иезуит поставил свою коробку на стол среди тарелок с фруктами и сыром. Под почтовой упаковкой оказались восковые печати дипломатической почты.
— Томас, что за срочность? — в недоумении спросила Дженьюэри.
— Доставили три дня назад, — сказал Томас. — Прислали через Рангун и Пекин. Именно потому я вас и созвал.
Голова Линча была покрыта какой-то смолой. Ему бы не понравилось, во что превратили его густую шотландскую шевелюру, которую он обычно аккуратно расчесывал на пробор. Под приоткрытыми веками белели камни.
— Ему выкололи глаза и вставили голыши, — пояснил Томас. — Возможно, он был еще жив. И наверное, был жив, когда они сделали еще кое-что. — Он вытащил связку человеческих зубов; на некоторых остались следы клещей.
— Зачем ты нам это показываешь? — прошептала Дженьюэри.
Мустафа уткнулся взглядом в тарелку. Фоули безвольно опустил руки на подлокотники. Персивел был поражен: у них с Линчем вечно происходили политические стычки. Теперь у сторонника социализма рот был закрыт, кустистые брови прилипли ко лбу, и Персивел понял, что до конца своих дней будет сомневаться в твердости своих убеждений. Каким храбрецом оказался его противник!
