— Значит, тебе неизвестно ее настоящее имя?
— А тебя это шокирует? Послушай, раньше у меня была вахина из Папеэте, она немного говорила по-английски. Но эта вахина сбежала с одним французом, потому что у него был мотороллер. Тогда я нашел себе новую, но та предпочла мне торговца-китайца, приехавшего в Пао-Пао за копрой. Позавчера, когда я вернулся с праздника, устроенного в твою честь, я обнаружил в своей хижине Серебряный Доллар. Но мы оба не знаем французского, а ее обезьяний полинезийский язык я не понимаю, и мы решили не вдаваться в обсуждение мировых проблем.
— Как же вы решаете бытовые вопросы?
— К примеру, я покупаю курицу и говорю по-английски: приготовь ее, Серебряный Доллар. И она это делает. Утром я заправляю постель и говорю: вот так это делается, сокровище мое. И она запоминает. А вообще-то она следует за мной как тень.
Мне хочется узнать о Серебряном Долларе побольше, и мы посылаем за Аадом ван дер Хейде, который сносно говорит по-полинезийски. Аад охотно выполняет роль переводчика, и вот уже я могу рассказать Уолтеру Шерри, что его вахину зовут Эритапета, ей, как она полагает, восемнадцать лет, а на Моореа она приехала четыре дня назад с острова Раиатеа, где живет совсем немного попаа (белых людей). Сойдя на берег в бухте Кука, она спросила знакомую девушку с Раиатеа, как ей познакомиться с кем-нибудь из белых жителей Моореа.
— Если дашь мне 100 франков (8 датских крон), я расскажу тебе, как это сделать, — ответила та.
100 франков — это было все, чем располагала Эритапета, но расход оказался вполне оправданным.
— Ступай к попаа, которого зовут Адам В Раю, и ложись в его постель. У него сейчас нет вахины.
Эритапета в точности последовала совету и на следующее утро узнала, что теперь ее зовут Серебряный Доллар. Проблема была решена.
— А что сказали твои родители, когда узнали, что ты собираешься поехать к попаа на Моореа?
— Мне пришлось пообещать матери, что я вернусь домой с белым ребеночком. Она всегда об этом мечтала, и если получит маленького попаа, то подарит мне новое платье. Теперь она должна мне также сто франков.
Я смотрю на Уолтера Шерри.
— Это, собственно, вполне естественно, — произносит он сдержанно, — но я, разумеется, не решаюсь писать об этом своей матери на Средний Запад. С ней случился бы удар. Время от времени она пишет сюда и спрашивает, чем я занимаюсь, на что я отвечаю, что изучаю природу и себя самого. Ведь это право каждого молодого американца.
— Но тебе уже за сорок и пора учебы миновала?
— Это так, но ты не знаешь моей мамы и считай, что тебе повезло. Я с удовольствием останусь вечным студентом на Моореа, лишь бы не жить с ней в одном городе.
На Моореа все течет и изменяется и всем правит случай. Правда, то же, как утверждают, можно сказать и о других островах Общества. Самая трудная работа здесь состоит в том, чтобы с помощью длинной палки сбивать плоды хлебного дерева или же забрасывать рыбацкую сеть в лагуне. Питер Брук лет десять твердит о статье, которую он намеревается написать, «когда у него будет время», а Джим Смит предполагает заложить кофейную плантацию, «когда в один прекрасный день станет настолько прохладно, что захочется копаться в земле». «Болезнь острова Моореа» у членов клуба «Баунти» в крови. Тут ни для чего не существует твердого и определенного времени. Едят, когда хотят. Пьют, когда испытывают жажду. Спят, когда клонит ко сну, и если до постели далеко, то ложатся под первым же кустом, только не под пальмой: если кокосовый орех упадет на голову, он может убить насмерть.
Аад ван дер Хейде года два поглядывал на красивую вершину поросшей зеленью горы, что высится прямо за его жилищем; он намеревался взобраться на нее и трижды был уже на пути к горе, но всякий раз прибегала его вахина и просила отложить поход: дело «кажется таким утомительным».
Торговец-китаец открывает свою лавку, когда появляются покупатели, пусть даже к нему постучатся среди ночи. Конечно, и на Моореа можно сказать кому-нибудь: «Встретимся в десять часов», но шансов на то, что встреча состоится, не так уж много, потому что твердой договоренности здесь не существует.
В большом домике из пальмовых листьев, который служит на Пао-Пао школой, учитель-полинезиец обучает детей французскому языку, но лишь немногие жители Моореа могут изъясняться не только на местном языке. Да и как может быть иначе, если дети посещают школу, когда им вздумается; славная история Франции их совершенно не интересует — когда ее проходят, школа пустует, а ребятишки тем временем плещутся в лагуне. Кто-то весьма удачно сказал об островах Общества: «Здесь у французов политическая власть, у китайцев деньги, а у полинезийцев развлечения».
Но что это за развлечения? На мой взгляд, на Моореа и Таити, да и на других островах архипелага скучнее, чем у нас в Скандинавских странах. Я осмелюсь даже утверждать, что в конце концов вам приестся жизнь с женщиной, с которой вы не можете поговорить о житейских проблемах; вам до смерти надоест закидывать сеть в лагуне после того, как вы сделаете это первые пятьсот раз, и вы будете воротить нос от самого сочного плода манго. Уолтер Шерри, возможно, прав, утверждая, что любовь местных девушек может в порядке разнообразия успокоить нервную систему, но вряд ли она является той таблеткой, которую можно принимать всю жизнь. Человек живет не только любовью и родниковой водой; красота окружающего ландшафта и безмятежное безделье не в состоянии целиком заполнить его душу — если отнять у него труд и волнение, человек непременно деградирует.
75-летний Вилли Лёвгрен понял это, и он единственный попаа на острове Моореа, который всегда трудился. Остров видел немало адамов-в-раю, которые, прожив в Пао-Пао два-три года или побольше, неожиданно исчезали на шхуне, оставив после себя кучу ребятишек.
— Они всегда говорят, что поедут в Папеэте что-нибудь купить, — произносит старая островитянка, — но никогда не возвращаются назад. Ведь для них существует мир по ту сторону океана, мир, о котором мы ничего не знаем и в который никого из нас не пускают.
Но старого Вилли в таком грехе не упрекнешь. Он приехал на Моореа сорок лет назад и с тех пор не покидал острова. В Папеэте его называли «Самый чистый кочегар Тихого океана». Хотя время от времени Вилли и нанимался на какое-нибудь судно кочегаром, он всегда появлялся в лучшей гостинице городка в ослепительно белой одежде и с деньгами в кармане. Однажды Вилли познакомился с последней королевой Таити, Ма-рау, правда, тогда уже не правящей. Дочь королевы, принцесса Текау, поручила ему купить в Калифорнии семена цветов, и Вилли заработал на этом столько, что смог купить на Моореа немало земли в пустынных горных долинах. Проложив к своим владениям дорогу, он стал разводить кофейные и ванильные плантации. Но вскоре его вахина заболела проказой, и ее отправили в лепрозорий недалеко от Папеэте, где она скончалась десять лет спустя. С той поры жизнь словно бы остановилась для Вилли Лёвгрена.
