― Да почему же ты убежала, маленькая чертовка?
― Наскучило мне там.
― Ах ты, черт тебя побери! ― поскреб в затылке Криштон. ― Да знаешь ли ты, что из-за тебя всех нас перевешают? Убирайся сейчас же. Что нам делать? Что нам делать!!
― Надо отвезти ее назад.
Опять из-за тучи выглянула сверкающая тарелка луны и осветила красивую девушку. Дорогое платье на ней вымокло, запачкалось, сафьяновые сапожки были в грязи, юбка обтрепалась, пока она брела по камышам да по болотам. И только на дивную фигуру, подчеркнутую прилипшей к телу мокрой одеждой, нельзя было досыта наглядеться.
― Не хочу я назад, ― упрямо проговорила цыганка, не попадая зубом на зуб. И зябко запахнула жилетку.
― А нужно. Иначе нам всем голов не сносить, ― заявил Лештяк.
Подняв на него чудесные свои глаза, девушка содрогнулась. И столько в них было очарования и упрека, что бургомистр не выдержал и крикнул:
― Ну, семь бед ― один ответ! Садись ко мне на телегу. Отвезем тебя домой.
― Господин бургомистр, ах, господин бургомистр! ― сокрушенно проговорил Поросноки. ― Что вы делаете?
― Под мою ответственность.
― Juventus ventus[15]… ― пробормотал Инокаи.
Глаза Цинны вновь сверкнули. В них теплился теперь огонек собачьей преданности доброму хозяину. Легким красивым движением, будто дикая лесная кошка, цыганочка вспрыгнула на телегу и уселась подле Лештяка.
Подводы снова тронулись.
― Замерзла? ― обронил Лештяк, услышав, как прерывисто дышит девушка.
Достав из задка телеги засунутый туда султанский кафтан, он прикрыл им колени своей спутницы. После этого он пощупал ладонью лоб Цинны. Лоб был чуточку горяч. Однако от этого прикосновения к бархатистой, нежной коже цыганочки и у молодого Лештяка кровь в жилах закипела.
― Эх, один только счастливец есть на свете, ― вздохнул на первой повозке Инокаи. ― И это Криштоф Агоштон! Поспешил упрятать свою голову в Вац, надежное место…
― Эх, один только счастливец есть на белом свете! ― вздохнул на последней телеге молодой пастух, обращаясь к старому табунщику. (Оба они возвращались домой с пустыми руками: один без своих волов, другой без скакунов.) ― Это наш бургомистр, господин Лештяк. Целует он сейчас алые уста цыганочки да обнимает ее стройный стан.
― Скажи мне, Цинна, ― допытывался тем временем Лештяк. ― Как тебе удалось сбежать?
― Уговорила я старого турка, что караулил нас, сидя на пороге, чтобы он вздремнул немножко. Он и задремал.
― Как же ты сумела по-турецки-то с ним говорить?
― А я сняла с шеи ожерелье, да и отдала ему…
― Ну, а остальные девушки?
― Я звала их с собой, но они не захотели. Дома им батрачить приходилось, а тут! Обед дали ― пальчики оближешь! Сперва жаркое, потом сладкое, одних фруктов ― три сорта. Наверное, и мамалыгу тоже дают, да только ужина я не стала дожидаться…
― Но ведь ты тоже по доброй воле поехала с ними?
― Нарядам обрадовалась, вот и согласилась.
― И так быстро наскучило тебе там?
― Наскучило. Уж лучше я в своей рваной одежонке ходить буду!
― Ой-ой! ― грустно вздохнул Лештяк. ― Много бед навлечешь ты на город Кечкемет! Ведь тебя же теперь искать будут, Цинна!
Вместо ответа цыганочка прижалась к спутнику, дрожа всем телом, как осиновый листок.
― Не бойся! ― успокоил ее Лештяк. ― Коли пообещал, не оставлю тебя. Мое слово твердое.
Девушка склонилась к руке Михая и поцеловала ее, а сама всхлипнула.
Молодой бургомистр резко, даже грубовато обхватил голову спутницы, отстраняя от своей руки.
― Не епископ я, чтобы мне руки целовать, ― сердито проворчал он.
Но пока он поднимал вверх голову цыганочки, его собственная голова пошла кругом, звезды запрыгали перед глазами, телега, казалось, вот-вот перевернется, а камыши у дороги, как оглашенные, пустились вдруг наутек, и Лештяк, потеряв всякую власть над собой, прижал головку девушки к своей груди. Впрочем, устыдившись своего поступка, он тут же выпустил ее.
― Эй, цыганочка, что ты со мной делаешь? Смотри, не целуй мне руку, а то привяжу тебя за косу к телеге, чтобы ты и головой пошевелить не смогла. Этак и с ума свести человека недолго!
Лештяк шутливо захватил в горсть пышную тугую косу цыганочки:
― Ну, привязать?
― Делайте, что хотите, ― покорно, тихим голосом промолвила девушка в ответ.
― Не стану я тебя привязывать, не бойся. О другом я сейчас думаю.
Тут он с напускным равнодушием перекинул косу, эту дразнящую змею, на другое плечо девушки, а коса щелкнула, как кнут, обвилась вокруг точеной шейки и концом своим снова оказалась возле руки Лештяка.
Они долго молчали, и молодой человек часто потирал ладонью свой лоб.
― Думаю я, ― сказал он наконец шепотом, ― что косу эту тебе остричь придется. Под самый корень!
Цинна удивленно подняла на него свои глаза, блестевшие даже в темноте.
― Пододвинься ко мне поближе, Цинна, чтобы возница не расслышал, что я тебе говорить стану. Прислонись ухом к моему рту. Еще ближе! Не бойся, не поцелую.
― А мне-то что? Целуйте!..
― Так вот, говорю я, надо будет тебе остричь волосы.
― Ну так остригайте.
― А затем сойти с телеги… ― Девушка сделала беспокойное движение. ― Потому что искать тебя станут, а у меня нет такой власти, чтобы защитить тебя. Не ведаю я, что меня и самого-то дома ожидает! Незавидная у меня судьба! Так что лучше уж тебе сойти!
― Но почему?
― Потому что и султан и будайский паша ― сильнее меня, кечкеметского бургомистра. Был бы я сильнее их, могла бы ты при мне оставаться. Ни один волос с головы твоей не упал бы.
― Не понимаю я вас, сударь!
― Все поймешь сейчас. Вот здесь, в сундучке, лежит мужской костюм, из хорошей камки. Для себя купил его сегодня в Буде. Как спрыгнешь с телеги, переоденься в него где-нибудь в сторонке. Положу я тебе, будущий парень, и пару золотых в карман. Красивый малый получится из тебя, а? Как ты думаешь? Сам черт не узнает в тебе былой цыганочки Цинны!
Девушка вздохнула, а на глаза у нее навернулись слезы.
― Через несколько дней проберешься окольными путями в Кечкемет и явишься к моему отцу под видом бродячего портняжки-подмастерья на работу наниматься.
Цинна утерла слезы и весело засмеялась.
― Вот хорошо-то! По крайней мере, вашу милость каждый день видеть буду.
― Помолчи! Ну, что ржешь, как жеребенок! Дело серьезное. А если старик не захочет принять тебя, покажешь ему вот это кольцо в знак того, что это мне так угодно.
