— Я знаю, что тебя мучает, лапуля. Недостаток пленки ни при чем — тебя лишили сладенького, вот ты и злишься. Ты бесишься из-за того, что со мной Ифрим, а не ты. Ах, это старое зеленоглазое чудовище!
— Ты слишком переоцениваешь то, на чем сидишь, — по-прежнему сердито ответил Дэниэл.
Ссора становилась все более ожесточеннее, пока Бонни не крикнула ему в лицо:
— Никто не смеет так разговаривать со мной, придурок! Засунь свою работу и свои гадости сам знаешь куда — хоть в ухо.
И она, оскальзываясь в красной грязи, зашагала к «лендроверу».
— Оставь камеру в «лендровере», — крикнул Дэниэл. — Оборудование взято в аренду. У тебя есть обратный билет в Лондон, и я вышлю тебе чек на всю сумму, которую ты заработала. Ты уволена!
— А вот и нет. Опоздал, лапуля. Я сама ухожу! Запомни!
Она хлопнула дверцей «лендровера» и включила двигатель. Все четыре колеса машины бешено завертелись, и, вздымая струи и облака красной грязи, Бонни выбралась на шоссе, а Дэниэл остался сердито глядеть ей вслед. И все больше злился, с опозданием понимая, какие слова мог бы бросить ей в лицо, пока была возможность. Бонни тоже рассердилась, но сердилась она дольше и жаждала мести. Она соображала, какая месть была бы самой жестокой, и еще до возвращения в Сенги-Сенги ее осенило. «Ты пожалеешь обо всех гадостях, которых наговорил мне, мальчик Дэнни, — пообещала она себе, безжалостно улыбаясь. — Ты не снимешь в Убомо больше ни одной пленки, ни ты, ни оператор, которого ты наймешь. Я уж постараюсь».
Тело у него длинное и стройное. Под москитной сеткой в тусклом свете это тело, все еще влажное от любовного пота, блестело, как промытый уголь.
Ифрим Таффари лежал навзничь на смятой белой простыне. Бонни подумала, что никогда не видела такого красивого мужчины. Она медленно повернула голову и прижалась щекой к его голой груди, гладкой и безволосой. Темная кожа оказалась прохладной. Бонни подула на его сосок и смотрела, как он в ответ приподнимается и твердеет. Она улыбнулась.
Бонни светилась от счастья.
Он замечательный любовник, лучше всякого белого. Сколько их у нее было, а такого никогда. Она хочет что-нибудь для него сделать.
— Я должна кое-что сказать тебе, — прошептала Бонни, лежа на его груди. Он ленивым движением погладил ее роскошные медные волосы.
— Что именно? — спросил он глубоким, сытым голосом почти без интереса.
Она знала, что следующие ее слова привлекут его внимание, и откладывала это мгновение, слишком сладостное, чтобы его тратить. Ей хотелось извлечь все возможное наслаждение. Удовольствие двойное: месть Дэниэлу Армстронгу и подношение Ифриму Таффари. Она докажет ему свою верность и ценность.
— Что именно? — повторил он.
Взял прядь ее волос и сильно, до боли, скрутил. Он умеет причинять боль… от мазохистского наслаждения у нее перехватило дыхание.
— Я скажу тебе это, чтобы доказать, насколько я твоя, как я тебя люблю, — прошептала Бонни. — После ты никогда не усомнишься в моей верности.
Он усмехнулся и покачал ее голову из стороны в сторону. Его пальцы по-прежнему оставались в ее волосах, причиняли боль.
— Позволь самому судить, моя маленькая рыжая лилия. Что это за ужасная вещь?
— Это действительно ужасно, Ифрим. По приказу Дэниэла Армстронга я сняла насильственное переселение рыбацкой деревни с того места у залива Орла-Рыболова, где будет казино.
Ифрим Таффари перестал дышать. На двадцать секунд он под ее ухом затаил дыхание. Потом выдохнул. Пульс его чуть ускорился, и он спокойно сказал:
— Не знаю, о чем ты. Объясни.
— Мы с Дэниэлом были на утесе, когда солдаты приехали в деревню. Дэниэл приказал мне снимать.
— Что ты видела?
— Мы видели, как они бульдозерами снесли деревню и сожгли лодки. Видели, как они грузили людей в машины и увозили.
Она медлила. Он приказал:
— Продолжай. Что еще вы видели?
— Видели, как двоих убили. Забили до смерти старика и застрелили человека, который пытался убежать. Тела бросили в огонь.
— Ты все это сняла? — спросил Ифрим, и что-то в его голосе заставило Бонни почувствовать неуверенность и испугаться.
— Дэниэл заставил меня все это снять.
— Ничего не знаю об этих событиях, об этой жестокости. А где пленка?
— Я отдала ее Дэниэлу.
— Что он с ней сделал? — спросил Ифрим, и теперь его голос был ужасен.
— Он сказал, что спрячет ее в английском посольстве в Кахали. Посол, сэр Майкл Харгрив, — его старый друг.
— Он показывал пленку послу? — спросил Ифрим.
— Не думаю. Он сказал, что это бомба, но взорвать ее нужно в нужное время.
— Значит, вы с Армстронгом единственные, кто знает о существовании пленки?
Она так об этом не думала и почувствовала тревогу.
— Да, наверно. Если только Дэниэл никому не сказал. Я не говорила.
— Хорошо. — Ифрим отпустил ее волосы и погладил Бонни по щеке. — Умница. Спасибо. Ты доказала мне свою дружбу.
— Это больше чем дружба, Ифрим. Я никогда не испытывала к мужчине того, что испытываю к тебе.
— Знаю, — сказал он, потянул к себе ее голову и поцеловал Бонни в губы. — Ты замечательная женщина. Я все больше люблю тебя.
Она благодарно прижалась своим крупным телом к его сильному и гладкому, кошачьему.
— Нужно забрать пленку у сэра Майкла. Она может причинить неслыханный ущерб моей стране и мне как президенту.
— Следовало сказать тебе раньше, — вздохнула она. — Но я только сейчас поняла, как люблю тебя.
— Еще не поздно, — заверил он. — Утром я поговорю с Армстронгом. Дам ему слово, что виновные будут наказаны. Пусть отдаст мне пленку, чтобы использовать ее как улику.
— Не думаю, что он ее отдаст, — сказала она. — Запись слишком сенсационная. Для него она стоит миллионы. Он не согласится.
— Тогда ты должна помочь мне вернуть ее. В конце концов, ведь это твоя запись. Поможешь, моя прекрасная рыжая и белая лилия?
— Ты же знаешь, Ифрим, что помогу. Я все для тебя сделаю, — прошептала Бонни, и он, ни слова не говоря, снова занялся с ней любовью, той прекрасной опустошающей любовью, на которую только и был способен.
Потом она уснула. А когда проснулась, снова шел дождь. В этих ужасных зеленых адских джунглях как будто всегда дождь. В полной темноте капли стучали по крыше бунгало для важных персон.
Она невольно поискала Ифрима, но кровать рядом с ней была пуста. Простыни, на которых он лежал, уже остыли.
Должно быть, ушел какое-то время назад. Бонни подумала, что он, возможно, пошел в туалет, и почувствовала давление в собственном мочевом пузыре.
Она лежала и прислушивалась, ожидая его возвращения, но через пять минут он не пришел, и Бонни выбралась из-под сетки и в темноте ощупью направилась к двери туалета. Натолкнулась на стул, ушибла большой палец на ноге, нашла выключатель и замигала от яркого отражения в белом кафеле.
