— Генерал Карбышев, Дмитрий Михайлович. Еще с Хаммельсбурга знакомы. Друг генерала Митрофанова. Вместе мы сидели…
В этот момент эсэсовец опустил шланг, шипение и журчание стихло, и до Старостина донеслось:
— Бодрей, товарищи! Думайте о своей родине, и мужество вас не покинет.
К эсэсовцу, который стоял с опущенным шлангом, подбежал палач чином повыше, оттолкнул, выхватил шланг из рук, отрегулировал брандспойт и сильной струей ледяной воды, направленной в упор, сбил с ног говорящего.
Седой человек пытался приподняться, цепляясь, как слепец, рукой за стену, но сил никаких не осталось, тело покрывалось ледяным панцирем, и последние капли жизни были заморожены.
Тот же самый жидкий суп из кормовой брюквы, та же баланда, та же кружка эрзац-кофе и такой же кусочек черного хлеба, похожего на торф; в нем столько отрубей и опилок, что, если его поджечь, он сгорит без остатка.
И та же самая теснота в бараке.
Под голову подложены деревянные колодки, а лежать нужно на боку, слегка подогнув ноги в коленях. Сосед укладывается точно так же, только головой в другую сторону. При такой системе на одном тюфяке помещаются четверо. Французы это называют «спать сардинками». К стене барака прибиты засохшие, обесцвеченные временем букетики цветов. Незабудки, ромашки, красный клевер были сорваны еще в Маутхаузене 14 июля — в день взятия Бастилии. Незабудки, ромашки, красный клевер — три цвета французского флага.
И крематорий в Мельке мало чем отличается от крематория в Маутхаузене. Труба сужается кверху уступами, в трубу вбиты железные скобы. Впрочем, в Мельке загрузка крематория поменьше, а прячется он в зелени, рядом раскидистые плакучие ивы.
Едва полковник Старостин появился в концлагере Мельк, как уже был озабочен делами.
— Что у вас здесь, в Мельке, вырабатывается? — спросил вновь прибывший у незнакомого соседа по нарам.
— У нас здесь ничего не вырабатывается, кроме смерти.
— Все-таки что вы здесь, в штольнях, делаете?
— Главным образом умираем.
— Умираем не только здесь. Но боремся, — поправил его вновь прибывший.
Он связался с французскими коммунистами, с немецким адвокатом Германом, который защищал коммунистов на процессе после поджога рейхстага. Он установил также контакт со смертником Тимофеем Рымаревым. На куртке того, на спине, намалеван красный круг; такие же круги на левой стороне груди и на правой штанине, на бедре, — чтобы легче было целиться, если живая мишень вздумает бежать.
Вскоре Старостин встретил своего знакомого по Маутхаузену, офицера Архипова. Александр Архипов вместе с политработником Иваном Додоновым и Мамедовым прошли школу подполья в штрафном лагере Оксенфурте, в Эбельсбах-Эльтена в Хаммельсбурге выполняли поручения Карбышева.
Старостину было приятно узнать, что Архипов и Додонов родом из Куйбышева, бывшей Самары. Почти земляки! Не исключено, что во время разрухи, когда Самара оказалась без топлива, они участвовали в одних субботниках, разгружали одну и ту же баржу с дровами на реке Самарке.
— А не слышали, земляки, про волжскую нефть? — неожиданно спросил Старостин.
— Кто ж про нее не знает? — удивился Архипов. — И школьников учат. Богатейшее месторождение! Второе Баку, иначе нас теперь и не называют.
Французские товарищи знали, что каменистая пыль, газы динамита после взрывов, копоть и чад из выхлопных труб моторов в штольне — все это смертельно для больных легких. И Старостин с помощью Германа не попал в штольню, а оказался в группе заключенных, которые работали на воздухе: расчищали дорогу к воинским складам, размещенным в монастыре.
Светло-желтое здание монастыря и церковь были видны от самых ворот лагеря. Круглая церковная башня, чуть пониже две колокольни, обращенные к западу. Над воротами железные часы. Сколько времени уже стоят стрелки? День? Месяц? Год? Пять лет? Засыпан снегом старый фонтан во дворе монастыря.
Старостину дали лопату, он весь день отгребал ноздреватый снег, тронутый мартовской чернотой.
Десятник был из своих. Никого не заставлял работать через силу, а высокие стены монастыря прятали от холодного ветра. Старостин возвращался в барак, не замерзнув и не измучившись.
И однако же когда Старостин поздно вечером встретился с подпольщиками, он потребовал, чтобы его перевели, хотя бы временно, на работу в штольню. Он просил определить его на такую работу, при которой он мог бы осмотреть как можно больше и ознакомиться с обстановкой в подземных тоннелях. Он расспрашивал, как идет сооружение подземного завода шарикоподшипников. Ему необходимо было знать, какое там оборудование. Больше всего Старостин интересовался электропроводкой, освещением, вентиляцией и запасными выходами из подземелья. Старостин был встревожен тем, что монтаж подземного завода идет успешно, и, подводя итоги тайного совещания, спокойно сказал:
— Завод должен быть уничтожен. Такова наша задача.
Он выразил беспокойство по поводу того, что Центр недостаточно хорошо знаком с расположением штолен. Подпольщики не знают всех входов в цехи и выходов, плохо ориентируются в подземном лабиринте…
Прошла неделя, и в одном из цехов подземного завода среди ночи возник пожар. Дым повалил из центральной штольни.
Меры, принятые немцами, были тщетны, пожар потушить не удалось, и только по чаду можно было установить, что горело масло, краска и резиновая проводка.
В официальном акте, составленном лагерной комиссией, было указано, что пожар произошел от короткого замыкания.
Но несколько узников имели свое особое мнение на этот счет. К ним относились руководители подполья, в их числе Тимофей Рымарев, который ходил по лагерю живой мишенью, а также заключенный R-133042. Лишь несколько человек в лагере знали, что под этим номером живет и борется полковник Старостин.
Заключенных, в том числе Старостина, перегнали из Мелька в соседний концлагерь Эбензее; подземный завод не подавал больше признаков жизни.
Левая рука Старостина и правая рука Мамедова схвачены одними наручниками, и точно так же скованы кандалами их ноги. Сквозь все наручники продет длинный канат. Один конвоир держит его в начале колонны, в конце колонны — другой. Таким образом, два конвоира ведут на поводке полтораста узников лагеря Эбензее. Вот почему по бокам длинной вереницы, позвякивающей цепями, шагают всего четыре конвоира с овчарками. Овчарки научены бросаться на тех, кто сбивается в сторону и ломает строй.
Тем, кто шагает в голове колонны, чаще удается подобрать на дороге окурок. А бывает, заключенные находят на дороге завернутые в бумагу хлебные корки или картофелины. Такие «передачи» приносят ночью и оставляют на пути лагерников сердобольные жители. Конвойные знают об этих подаяниях и обычно не препятствуют, когда их подбирают.
