В лавке находились джентльмен и леди, она примеряла шляпки, и я даже с моего места в харчевне видел бумажник, который торчал из кармана джентльмена. Я бы этот бумажник упер в два счета, никто бы и не заметил, но паренек большим проворством не отличался. Наблюдая за ним, я понял, что его враз схватили бы за руку и отдали полицейским. Я уж собрался встать, подойти к нему, предостеречь от ужасной ошибки, но не успел – меня опередил другой человек.
Он подошел к мальчику с моей стороны улицы – по-видимому, стоял слева от окна, у которого я сидел, потому я его и не видел, – подошел и схватил мальчика за запястье, оттащил в темный угол под навесом и стал выговаривать ему – не за то, что он маленький вор, а скорее за неумелое исполнение им своей роли.
Наблюдая эту сцену, я почувствовал, как все только что мною съеденное просится наружу. Мне очень хотелось отвернуться и удрать, однако ноги не понесли бы меня, я оцепенел.
И наверное, взгляд мой был слишком пристален, потому что мужчина перестал корить мальчугана, замялся, словно почувствовав, что за ним наблюдают.
А потом повернулся ко мне, сощурился и наши взгляды встретились.
Впервые за два с половиной года я смотрел в глаза мистера Льюиса. А он смотрел в мои.
Времена изменились. Если бы мы встретились через несколько месяцев после моего исчезновения, возможно, он просто подошел бы ко мне, грубо схватил за руку, отволок в темный переулок и избивал бы, пока из моих ушей не хлынула кровь. А может, и убил бы. Или запер на верхнем этаже своего заведения и заставил работать днями напролет, пока я не верну ему то, что задолжал. Трудно сказать. Я знаю только, что оба мы сильно изменились, – вернее, изменился я: вырос, обрел уверенность в себе, и потому ничто из перечисленного он делать не стал. Просто пошептал что-то мальчику на ухо, не сводя с меня глаз, и отослал его, а после с самым беззаботным видом, с полуулыбкой на физиономии прислонился к стене и стал ждать, когда я покончу с обедом и выйду.
Внешне он остался таким, каким сохранила его моя память, уж я-то узнал бы его мгновенно, разве что виски стали чуть седее, чем в 1787-м, да круги под глазами сделались заметнее. Ну а во всем прочем он был прежним – грубым скотом, не стесняющимся почесывать у себя в паху посреди улицы, по которой ходили леди.
Я посмотрел на остатки своей трапезы и понял, что доедать не стану. Аппетит пропал. Посидел, не понимая, что делать дальше, – впрочем, выбор у меня был невелик. Выйти из харчевни я мог лишь на улицу, бежать мне было некуда. Придется встретиться с ним лицом к лицу.
Когда я вышел, он отвесил мне низкий поклон, да еще в воздухе руками покрутил, как будто приветствовал заезжую особу королевских кровей.
– Боже мой, мастер Тернстайл, – сказал он, – не сойти мне с этого места. Отправляясь поутру на работу, я скорее короля Георга мог надеяться повстречать, чем вашу милость. Однако видеть тебя я рад, это уж точно.
– Добрый день, сэр, – ответил я и нервно сглотнул, а подходить к нему слишком близко не стал. – Рад, что мое появление доставляет вам такое удовольствие, хотя, называя ваш род занятий работой, вы совершаете надругательство над смыслом этого слова, не правда ли?
– Ах, чтоб тебя! – Он усмехнулся. – Это где ж ты, позволь спросить, так говорить насобачился? Я слышал, что ты в море ушел деньгу загребать, а не поступил в университет, чтобы выучиться на красную девицу.
– Какой я ни есть, я таков, каким меня сделали вы.
– Да, паренек. – Он подступил ко мне, взял за руку и повлек к гавани – людей там было поменьше, мы могли поговорить с глазу на глаз. – Это уж точно, тебя сотворил я. Я – твой создатель. А ты покинул меня, неблагодарное дитя.
– По моим сведениям, меня сотворили мои родители, мистер Льюис, – ответил я. – Вы же просто подобрали меня на улице.
– Я твоих родителей помню, – сказал он, опускаясь на скамью. Я тоже сел, но не вплотную к нему, между нами вполне мог поместиться кто-нибудь третий. – Папаша твой был забулдыгой, а мать потаскухой. Разве я тебе об этом не говорил?
– Нет, сэр.
Можно было просто уйти, да мне не хватило духу. Ну и сказать ему кое-что следовало.
– Да, вот такими они были людьми, – продолжал он. – И поскольку они были такими, то я думаю, тебе повезло, что ты вырос на руках человека вроде меня. Или я тебя не кормил?
– Кормили, сэр, и всегда обильно.
– Не давал тебе на ночь постель?
– Давали, сэр, и не всегда пустую.
Он прищурился, немного склонил голову набок:
– И ты не испытываешь ко мне благодарности, мальчик? Не считаешь себя связанным со мной долгом чести?
– Я помню, что проводил дни, бродя по улицам и прибирая к рукам вещи, которые мне не принадлежали, а прибрав, относил вам, и вы набивали ими ваши сундуки, – резко ответил я. – И помню, как зарабатывал для вас и того больше, участвуя в потехах, до которых вы были столь падки.
– Я, мальчик? – усмехнулся он. – Ну, это уж перебор. По моим воспоминаниям, это ты был падок до них как никто.
Нижняя челюсть моя выпятилась, кулаки сами собой сжались; мистер Льюис заметил это, но нимало не испугался.
– Ну что, мальчишка? – спросил он. – Хочешь ударить меня? Драку решил затеять? Так тут ярыжек полно. Ты не думаешь, что они тебя в тюрьму за это отволокут? Возможно, так оно было б и лучше для всех заинтересованных сторон. В конце концов, ты же в нее и направлялся, когда тебя у меня украли.
– Нельзя украсть у человека то, что ему не принадлежит, – возразил я, и что-то в этих словах заставило его побагроветь, резко склониться ко мне и схватить меня за грудки.
– Ты принадлежал мне, мальчишка, – заявил он. – Душой и телом. Ты здорово задолжал мне за эти два с половиной года, и уж я позабочусь, чтобы ты расплатился со мной сполна.
– Ну нет, – ответил я, отстраняясь от него, хотя, должен сознаться, уверенности во мне поубавилось. Власть, которую он имел надо мной когда-то, словно бы возвращалась назад.
– Ты вернешься ко мне и отработаешь долг или, клянусь, сильно пожалеешь. Паренек ты все еще смазливый, на пару лет работы тебя хватит.
Я вскочил и сказал, постаравшись, чтобы голос мой звучал спокойно:
– Я уезжаю из Портсмута. И собираюсь…
– Никуда ты не уезжаешь, – прервал он меня и тоже встал и вцепился в мою руку. – Ты идешь со мной.
Рука его сжала мою, точно клещами, я вскрикнул, и, поскольку хватки он не ослабил, мне оставалось лишь вонзить каблук ему в ногу, что я и сделал, после чего вырвался, отпрыгнул от него и побежал.
– От меня не сбежишь, мальчишка, – с хохотом прокричал он мне вслед. – Портсмут принадлежит мне со всеми его потрохами. Ты еще не понял этого?
Я бежал, пока его смех не затих вдали, и, оказавшись на незнакомой улице, – а может быть, изменившейся с тех пор, как я побывал на ней в последний раз, – остановился, задыхаясь. Не знаю, в чем было дело – в привычности окружения, в сознании того, каким жестоким может быть мистер Льюис, в рабской зависимости от него, которую я ощущал почти всю мою жизнь, – но только я обнаружил, что, несмотря на все случившееся, ноги сами несут меня к его заведению, и на миг я поверил, что только там жить и смогу, что оно – мой, за неимением лучшего названия, дом.
