Бак кивнул Евсею.
— А теперь начистоту, Евсей Кондратьевич. Говори, как было. Ты бросил людей и ушел к Шумаку. Где Сушин? Убили?
— Чё мне чужую веревку на свою шею брать, парень? — насупился Леонов. — Оговор это!
— Не оговор. У зимовья нашли записки геолога. Значит, не утонул на шивере, а дошел до избы. Там же, в стволах сосен, найдены ваши пули. Ну?..
— Нечё мне более говорить…
Вараксин взорвался.
— А ежели тебя потрясти за грудки, гада, может, вспомнишь?! Ты нам за человека кровью ответишь… Паскуда!
Бак отправил Леонова в камеру и сказал Вараксину:
— Идите в «Гранд-отель». Устраивайтесь. Надо будет, я позвоню.
Когда все пошли к выходу, Бак, что-то вспомнив, крикнул вдогон:
— Андрей Васильич, погоди!
Россохатский вернулся, спросил:
— В тюрьму?
— А-а, не болтай пустое!.. Я вовсе в этой спешке забыл тебе доброе сказать. Екатерина Матвеевна родила. Поздравляю!
Он смущенно посмотрел на Андрея, поерошил густую шевелюру.
— Прости, не догадался спросить, кого родила.
Россохатский бросил быстрый взгляд на молодого человека и побледнел. Он был готов услышать эту новость, но всё равно не поверил в нее. Не подвох ли? Все-таки ЧК!
— Что стал столбом? — улыбнулся Бак. — Беги к жене. Однако постой.
Он позвонил, попросил принести еду, какая найдется, и, передавая Андрею буханку хлеба и сало, сказал:
— Жена твоя прихворнула маленько.
— Что с ней? — растерянно спросил Россохатский.
— Усталость, нервы, недоедание. Поправится. Иди.
Медленно выходя из комнаты, Андрей слышал, как Бак говорил в трубку телефона:
— Сейчас вызываю Лю и Куросаву, Матвей… Грязнова придется брать… Да, проверил. Лю, спасая шкуру, называет фамилии. Хорошо, я доложу, Матвей…
Андрей не шел, а бежал в родильный дом.
Он оставил свои скудные пожитки в гостинице, условился с Варной и Степаном, что встретится вечером, и кинулся вниз по 2-й Солдатской улице.
— Господи! — бормотал он. — Отец!
Это обычное слово сейчас, в применении к себе, звучало в диковинку, радостно и тревожно.
Влетев в вестибюль, он огляделся и, увидев пожилую регистраторшу в белом халате, направился к ней.
— Кириллова! Екатерина Кириллова! Кто? — прокричал он в ухо женщине.
— Что «кто»? — спросила регистраторша, недовольно отстраняя его от себя. — Кто родился, не так ли?
— Да.
— Одну минуту.
Женщина, не спеша, раскрыла толстую конторскую книгу и стала медленно водить пальцем по ее записям.
Она нерасторопно листала страницы, близоруко изучая каждую строчку на каждой странице.
Андрею казалось, что он сейчас рухнет на пол от возбуждения, усталости, злости на эту дрянную старуху.
Наконец женщина убрала палец, захлопнула книгу и подняла на Россохатского равнодушно-удивленные глаза.
— Нет.
— Что «нет»?
— Кирилловой нет. Не поступала к нам.
Андрей в упор смотрел на регистраторшу — и снова ядовитые подозрения потекли ему в душу: «Путает старуха, или меня обманули в ЧК?»
Попросил задеревеневшими губами:
— Поищите, прошу вас. Давно поступила.
Женщина отозвалась вяло:
— За весь год — ни одной Кирилловой.
Андрей обессиленно сел на стул, потер ладонью пот на лбу, выдавил тоскливо:
— Куда ж она делась, господи боже мой?
Женщине, наверно, стало жаль этого изможденного молодого человека. Она вновь открыла книгу, подвинула ее Андрею, поинтересовалась:
— Когда могла поступить?
Россохатский назвал примерное число.
— Ну, вот, смотрите, — проворчала старуха, тыкая пальцем в строчки. — Видите: Вторушина Анна Дмитриевна. Вот Корнева, тоже Анна. Вот Россохатская Екатерина Матвеевна.
Она захлопнула обложку почти с остервенением и подняла глаза на молодого человека. Он плакал, уткнувшись в грязные, потрескавшиеся ладони.
— Ну-ну! — смутилась старуха. — Слезами горе не смоешь. Найдется ваша жена. Не иголка.
— Простите, бога ради, — сказал Андрей, поднимаясь со стула и смущенно глядя на эту милую, даже симпатичную женщину. — Никого не надо искать. Она здесь.
— То есть? — подняла глаза регистраторша.
— Вот здесь, у вас, — показал Россохатский на конторскую книгу. — Катя Россохатская. Это моя жена.
Регистраторша пожала плечами, процедила обиженно:
— Забыл на ком женился?.. Мужья нынче…
У Кати были послеродовые осложнения, и она сверх срока задержалась в больнице. Но регистраторша сообщила, что опасности нет и роженица уже накануне выписки.
Пока женщина ходила к кому-то из начальства испрашивать разрешение на визит, Андрей широкими шагами топал по вестибюлю, механически закурил, но тут же конфузливо потушил окурок.
— Ну, идите, — сказала, подходя к нему, регистраторша. — Нет ординатора, так я уж вас на свой риск пущу.
То, что было потом, Андрей запомнил плохо. Он шел по длинному коридору, затем его ввели в палату, он сунул куда-то пакет с едой и тискал в объятиях худенькую девчонку, которая была Катя и не Катя, и плакал, не стыдясь замечательной женщины, пустившей его в палату.
— Ну, будеть, будеть… Экой медведь… — сказала Катя. — На сыночка-то поглядеть желаешь?
— На какого сыночка? — глупо спросил Андрей и вдруг увидел, что они не одни в палате, а комната тесно заставлена койками, и на каждой из них лежит или полусидит женщина, и все они — кто с улыбкой, кто с грустным сочувствием — глядят на него, оборванного, заросшего и худого.
— Сыночка… — повторил Андрей и внезапно рассмеялся. — А покажи-ка мне пеленашку, мать!
Откуда-то вынырнула толстенькая пожилая нянечка с тряпичным кулечком в руках, отстегнула на нем какой-то уголочек и, довольная-предовольная, поднесла кулек к самым глазам Андрея. Он увидел сморщенное красное личико, ужасно некрасивое, бессмысленное, на котором странно, в разные стороны, смотрели голубые глаза.
— Господи, какой он… — опешил Россохатский.
— А что? А что? — затараторила нянечка, будто даже обидевшись на такое непочтение к е ё ребенку. — Писаный красавец — мальчишечка. Вы поглядите на реснички… на реснички, говорю, поглядите… Ох, плохо будет нашей сестре от этих глазынек!
Она счастливо рассмеялась, снова стала подносить кулечек к глазам Андрея.
— А носик! Пряменький-то какой, по линеечке рисован.
Она вся светилась радостью и ждала от Андрея похвалы, точно сама сотворила этого чудо-человечка.
— Глаза… — нервно вздохнул Андрей. — Они же… в разные стороны…
